его значение, несмотря на прокламирование «рабоче-крестьянской власти», не соответствовало его новому положению.
Это вызвало обострение социальной борьбы и многочисленные крестьянские восстания, заставившие власть кроме силовых способов разрешения кризиса задуматься и об социально-экономических возможностях. Последней каплей, а вернее – гирей, брошенной на весы, оказалось Кронштадтское восстание в непосредственной близости к центру власти. Восстание началось 1 марта, а уже 14-го Х съезд ВКП(б) объявил о начале новой экономической политики в стране. Партия и советское правительство оказались вынуждены пойти на это чтобы остановить разрастание кризиса, воздействуя на вооруженные восстания военной силой и купируя недовольство остального крестьянства заманчивыми перспективами.
Что мы обычно представляем, когда упоминаем о НЭПе? Ассоциации просты: нэпман, капитализм – вплоть до ресторанов и кабаре с дамскими оркестрами, как в мечтах Кисы Воробьянинова. В общем – разгул НЭПа. Все это, безусловно, имело место. Недаром Бухарин бросил в толпу свой клич: «Обогащайтесь!» точно так же, как в свое время Ильич призвал «грабить награбленное». О всеобщем стремлении к обогащению свидетельствуют и книги Ильфа и Петрова, где главные герои – скромный уездный совслужащий, он же отец русской демократии Воробьянинов, отец Федор, незаметный бухгалтер и по совместительству подпольный миллионер гражданин Корейко, не говоря уже о сыне турецкоподданного Остапе Бендере – мечутся по стране как угорелые в поисках законных и не совсем законных способов обогащения. Как бы не относиться к известным юмористам и их книгам, надо отдать им должное – суть эпохи они уловили точно.
Но суть НЭПа была иной. С одной стороны, власть хотела успокоить «крестьянскую стихию», заменив продразверстку (по которой у крестьянина отбирали до 70 % «излишков», оставляя ему на прокорм 30 % урожая и таким образом начисто подсекая желание расширять производство зерна) на продналог (20–30 % урожая, в перспективе – снижение до 10 %), оставляя ему большую часть зерна для обмена на товары широкого потребления – у того же государства. Таким образом, предполагалось воплотить в жизнь социалистические идеи о безденежном товарообмене между трудящимися, одновременно являющимися собственниками средств производства.
Однако, товаров для обмена на захиревших за годы Гражданской войны госпредприятиях не было. А рынок надо было срочно наполнить ширпотребом и другими товарами, необходимыми в крестьянском хозяйстве. И потому власть поступилась своими социалистическими принципами и дала производственную и финансовую свободу государственным предприятиям, артелями и кооперативам. Отныне они, объединенные в тресты и синдикаты, могли сами решать, чего и сколько производить и почем это продавать за деньги на рынке. С другой стороны миллионы крестьянских хозяйств объединились в торгово-закупочные кооперативы.
И рынок вновь торжествующе полез изо всех щелей. При 80 % госсобственности в промышленности, частный сектор производил больше 40 % товаров, а в сельском хозяйстве – еще больше. Появились банки. Расцвели кооперативы. И, наконец, возродилась знаменитая Нижегородская ярмарка.
Эффект был потрясающий. За несколько лет экономика Советской России вышла на довоенный уровень 1913 года и даже частично его превзошла. И все же, уже с 1927 года правительство стало постепенно но неуклонно сворачивать НЭП, а в 1931 году новая экономическая политика была отменена специальным декретом, а тресты и синдикаты поставлены в подчинение наркоматам. На селе началась коллективизация. Страна от свободного рынка перешла к плановой экономике и пятилетним планам.
Почему? Опасения со стороны советских властей полной реставрации капитализма в России? Злая воля Сталина, взявшего курс на личную диктатуру? Были ли хоть какие-то объективные причины сворачивания НЭПа?
Без сомнения, были. За фасадом экономических успехов вызрел новый кризис, не менее страшный, чем кризис начала 20-х годов, когда 90 % крестьянского населения страны выступило против «генерального курса партии», не устраивавшего владельцев земельных наделов. Теперь разлом пролег по «святому» – между пролетариатом и крестьянством – и это в «рабоче-крестьянском государстве», где «спайка» между трудящимися города и села была объявлена социальной основой советской государственности.
Дело в том, что получившие финансовую свободу госпредприятия стали безбожно, в несколько раз, завышать цену на свою продукцию. Соответственно, другая сторона торговых отношений, крестьяне, отказывались покупать втридорога ширпотреб (или, соответственно, продавать по дешевке свое зерно). Кризисы один за другим сотрясали «советский» рынок – экономисты насчитывают их за 1921–1927 гг. как минимум три. В конце концов, в 1927 г. страна оказалась на пороге нового голода из-за диспропорций цен. Как ни странно это прозвучит, единственным фактором, сдерживающим государственный сектор от дальнейшего роста цен был частный сектор, ценообразование в котором происходило на рыночной основе и сдерживало аппетиты трудовых коллективов трестов. Таким образом, в стране, видимо, неожиданно для ее властей, возникло противоречие между интересами отпущенных на волю трудовых коллективов в промышленном секторе и мелкой буржуазией – крестьянством.
Второй причиной для сворачивания НЭПа стала неудачная попытка предоставить, в соответствии с социалистическим учением, самоуправление трудовым коллективам, которые, обмениваясь произведенной продукцией друг с другом и с крестьянами, должны были таким образом вытеснить товарно-денежные отношения из экономической жизни. Однако, человеческая природа оказалась сильнее социалистического учения: как уже было сказано выше, вместо победы трудящихся над капиталом, пролетариат, став хозяином заводов и фабрик, начал азартно зарабатывать деньги, повышая цены на свою продукцию. Устранение государства из экономики привело к прямо противоположным результатам, чем рассчитывали руководители ВКП(б). Сталину и стоящей за ним партийной группе стало ясно, что анархо-синдикалистские тенденции в промышленности станут препятствием в намеченной индустриализации. А без нее, как провидчески заявил в 1931 г. Иосиф Виссарионович, «нас через 10 лет сомнут» (и чуть не смяли – как и было сказано, через 10 лет, в 1941-м). Но – отрицательный опыт – тоже ценен. И правительство пришло к выводу, что независимые трудовые коллективы должны быть поставлены под контроль плановой экономики. Рулить стали госплан, наркоматы и досрочные пятилетки.
С независимым производителем на селе тоже решено было покончить – любыми мерами. По сути, в конце 20-х годов ХХ века в русской деревне снова ввели продразверстку – только назвали это колхозом. И это было разумно во многих аспектах. Во-первых, удобнее было собирать зерно с колхоза, объединяющего десятки, а то и сотни хозяйств, чем отнимать его у каждого хозяина по отдельности. Во-вторых, даже психологически это было легче – отдавать зерно как бы общественное, уже не твое. Но даже и в таких условиях крестьяне отчаянно сопротивлялись – в начале 30-х гг. в вооруженных выступлениях против советской власти участвовали около 3 млн. крестьян.
Но финансировать индустриализацию страны можно было
