не увеличился, в том смысле, что я вообще практически перестал видеть то, что происходит внизу — густые кроны деревьев скрывали и дорогу, и лес, поэтому я решил, спустя некоторое время, вернуться на землю грешную. И это я сделал очень вовремя, так как мое крыло полоснула наконечником стрела. Я имел неосторожность стать орлом в этот раз, что, возможно, привлекло какого-то охотника, да и летел я слишком низко. От понимания того, что меня чуть не проткнули, сердце сжалось, камнем я упал вниз, приземлился и превратился обратно. Замер, слушал, тишина. То, что рядом есть кто-то с оружием, меня насторожило и обязывало выяснить точное количество людей и их намерения.
Я стал снова котом, но в этот раз опять попытался изменить свой окрас, сделав его зеленоватым, под цвет прочей зелени и деревьев. Некоторое время я аккуратно двигался в том направлении, откуда, как мне казалось, прилетела стрела. Затем, остановившись, я стал ждать, пока что-нибудь произойдет.
Ожидание нарушил треск сучьев, громкие голоса, те, кто направлялся ко мне, вряд ли были охотниками, никто на охоте не двигался бы так шумно. Я подождал еще немного, но голоса и шум становились тише, пришлось пробежать в сторону, куда они удалялись. Мой расчет оказался верен, я наткнулся на группу людей в самой разной одежде, но не лохмотьях. На ком-то были элементы военной формы, как мне казалось, шапки меховые или же просто легкие шляпы, штаны, то рваные, то более хорошие, жилетки и рубахи, башмаки и сапоги. Их было шестеро человек. Один нес в руках ружье, на поясе его была закреплена шпага, двое других ограничились двумя ножами и двумя пистолетами, что крепились на поясе. Еще один, особенно крупный и рослый держал в руках дубину с воткнутыми в нее гвоздями и острыми железками. Двое шедших следом держали лук и арбалет. Вся эта компания двигалась шумно, что-то крича и смеясь. Да такую ораву и за сто метров слышно будет.
Доверия, естественно, эта группа не вызывала, но я пока ничего не предпринимал, а просто смотрел, товарищи эти двигались медленно, по направлению к дороге, но от экипажа они были, по моим расчетам, еще далеко. Когда они остановились, присев отдохнуть на небольшой полянке, я подкрался к ним поближе и навострил уши…
— Дьяк Родрик, — саркастично начал солдат (парень в военной форме). — Подумать только, какая отвратительная оказалась погода сегодня! Вашу стрелу нагло сдул ветер, не находи те ли вы это несправедливым, ведь он, по сути, украл вашу собственность не подарив нам птички к обеду!
— Вольконт, вы ба заткнули свой галантный рот! — гаркнул на него один из тех двоих, у которых были ножи с пистолетами. Они были словно два брата, только один был рыжим, а второй брюнетом. На них была похожая легкая одежда — короткие штаны и рубаха с жилеткой, на ногах старые башмаки, взгляды жестокие, подозрительные, глаза то и дело стреляют взглядом по сторонам, будто ожидая нападения. Я для себя назвал их «рыжий» и «черный».
— Да, сами-то вы не тратили своих пуль! — поддержал друга рыжий. — Хватит уже этих ваших тупых шуточек.
— Не ссорьтесь, братья, — сказал человек с луком из-под опущенного капюшона. — Прав брат Вольконт, не желает господь Бог наградить нас пищей сегодня, вот и рука моя неверна, ушла птица из-под стрелы.
— Жрать хочу, — пробасил великан с дубинкой, играя мускулами и постукивая своим инструментом по земле.
— Спокойно, Джим, — веселым голосом заверил его солдат — блондин с длинными волосами и полубезумным взглядом, — Скоро вернется Кашка и расскажет, где есть добыча. Вы со мной согласны, мистер Шон?
Обращаясь к человеку, что держал арбалет, Вольконт получил лишь суровый равнодушный взгляд. Шон, как его назвал солдат, был невысоким человеком, волосы и густая борода его были грязны и за долгое время свалялись в комки, придавая ему еще больший грозный, дикий вид. Именно он носил меховую шапку, несмотря на теплую погоду, а также был сам по себе закутан, словно на улице была поздняя осень. Некоторое время я не мог понять, что же смущало меня в нем больше всего, но затем я понял, что хотя две его руки, на которых к тому же было всего по четыре пальца, сжимали арбалет, две его же руки лежали на коленях. Это было очень любопытно, так как получалось, что этот человек вряд ли здешний, а скорее из другого измерения, чего лично я не ожидал.
— Эй, Вольконт, а какой же у тебя план? — спросил рыжий.
— Жрать хочу, — снова известил присутствующих великан.
— Давай, служивый! — поддержал друга черный. — Хватит тянуть кота за хвост!
— Значит, так, уважаемые господа оборванцы, — начал Вольконт, потирая руки. — Идея такая: Я притворюсь раненным солдатом, на которого напали разбойники. Отвлеку внимание, а вы, уважаемые, неожиданно нападете на них, только главное дождаться, пока они дойдут до нашего лучшего места.
— Кто Они? — спросил черный.
Солдат поморщился, изобразив на лице призрение, но с собой справился и отвечал, как я понимаю, гораздо мягче, чем хотел:
— Они, дорогой мой, это те, кого заметит Кашка. Кто угодно, может — аристократы, может — дворяне, если повезет. Надо только подождать.
— Тьфу, Вольконт! — плюнул рыжий. — Ты обещал нам золотые россыпи, но мы уже два месяца грабим по мелочи, так еще и не можем потратить награбленное!
— Не собираешься ли ты сбежать с нашим добром одной ночью? — поддержал черный. — Может, вспороть тебя прямо здесь?
Черный выхватил нож и стал угрожающе им играть, подбрасывая и ловя за кончик лезвия, ловко, словно жонглер. Рыжий его товарищ сложил руки на груди и осуждающе уставился на солдата.
— Да Брат Вольконт, — сказал Родрик. — Обещали вы нам житье иное, отчего же слова ваши на лживые похожи стали? Бойтесь гнева Божьего, ибо нет прощения тем, кто слово свое не держит, да друзей обманывает.
Этот Родрик вызывал у меня чувство отвращения своим лицемерием и показушной святостью и образованностью. Он был бандитом, таким же, как и остальные, но хотел и дальше казаться священником. Я уверен, что его выгнали из храма, где он точно раньше жил, или, возможно, он подался в леса по своей воле. В любом случае, подобное поведение просто отвратительно, а он, по-моему, вообще не имел права говорить о Боге, когда абсолютно явно не собирался соблюдать и единой его заповеди.
Тем временем, солдат продолжал:
— Друзья! Не думайте обо мне плохо, мое сердце не выдержит этого!
Кривляние Вольконта было особенно противно рыжему и черному, я бы сказал, что оно действительно было раздражающим, горделивым,
