Совсем далеко, у восточного конца зала, стояли низкие скамьи для студентов. Молодые люди торопливо вбегали в зал, толкаясь, чтобы занять места получше, и все еще болтая на ходу. На миг, когда я всходил по ступенькам туда, где мне предстояло провести ближайший час, желудок сжала спазма, но, увидев перед собой эти ряды оживленных, ожидающих глаз, я, как всегда, почувствовал восторг предстоящего публичного выступления, тем более что это был первый мой диспут в Англии. Сейчас начнется — я ждал поединка с таким же нетерпением, с каким дуэлянт ждет схватки на шпагах.
Последний взгляд влево, на сцену: Сидни весело подмигивает мне, пфальцграф развалился подле него, ковыряет ногтем в зубах. Во втором ряду я узнал Ковердейла, Слайхерста и Уильяма Бернарда. Ковердейл ответил мне спокойным взглядом, а Слайхерст оглядел меня с ног до головы, не моргая, холодно и недобро, а затем подчеркнуто — так, чтобы я не мог этого не заметить, — отвернулся. Бернард сложил костлявые руки и быстро кивнул мне; полагаю, это было поощрение. Доктор Андерхилл взошел на кафедру, встал против меня и подался вперед, демонстрируя готовность к бою. Глубокая тишина воцарилась в зале. Я откашлялся. Приступаем.
Незадолго до описываемого часа, а именно без четверти пять, ко мне в комнату явился студент, отряженный проводить меня в школу богословия. Крепкий и неглупый с виду молодой человек с темными волосами отрекомендовался Лоренсом Уэстоном и пояснил, что ректор поручил ему показать мне дорогу в школу богословия, поскольку сам ректор отправился туда заранее. Я воспринял это как жест вежливости и гостеприимства и охотно последовал за молодым Уэстоном через двор к воротам. Как раз в этот момент из башни вышли двое слуг, тащившие вдвоем большой деревянный сундук, а за ними шел третий, нагруженный книгами.
— Уже начали разбирать вещи доктора Мерсера? — спросил я Уэстона, стараясь не выдать тревоги. Юноша пожал плечами: его это мало касалось.
За воротами, на Сент-Милдред-Лейн, мы наткнулись на привратника Коббета: он стоял и терпеливо следил за тем, как его старый пес прудит под стеной колледжа.
— Добрый день, доктор Бруно, — жизнерадостно окликнул он меня и даже рукой помахал. — Идете обменяться с ректором парой ласковых?
— Buona sera,[15]Коббет, — ответил я, взмахом руки указывая на оставшуюся за спиной башню. — Я так понял, комнату заместителя ректора уже прибирают.
Коббет захихикал:
— У нас с этим тянуть не любят, на такие апартаменты охотников немало. Доктор Ковердейл спешит переехать.
— Значит, должность перейдет к нему?
— Официально пока не решено, однако это его не останавливает. Хватит, Бесси, пошли домой. — Старая сука справила нужду и захромала в сторону ворот. Коббет ее легонько подталкивал. — Кстати, доктор Бруно, для вас еще одна загадка подвернулась. — Он снова усмехнулся, выставляя напоказ черные пеньки зубов.
— Какая? — Я замер на месте, весь внимание.
— Запасной ключ от комнат доктора Мерсера. Я говорил, он куда-то пропал из моей каморки. Так вот, нынче днем мастер Слайхерст возвратил мне его. Сказал, что нашел на северо-западной лестнице чуть ли не под дверью башенной комнаты. Кто уж там взял его?.. Верно, обронил накануне и не заметил, на лестнице-то почти весь день темно. Что ж, теперь у меня полный комплект ключей имеется для нового заместителя.
— Потерял на лестнице? Но зачем казначей бродил там? — спросил я, не понимая, как объяснил Слайхерст еще и эту ложь.
— Наверное, шел в хранилище. — Привратник со своим медлительным псом добрался до ворот, распахнул их и обернулся напоследок ко мне. — Удачи в диспуте, сэр, — пожелал он. — Пусть победит сильнейший.
— Благодарю вас, — откликнулся я.
Признаться, новость изрядно сбила меня с толку. Очевидно, Слайхерст забрал тот самый «пропавший» ключ и воспользовался им, чтобы войти в комнаты Мерсера. Если бы в комнату погибшего его послал ректор, не пришлось бы изобретать ложь для привратника.
— Сэр, нам бы поторопиться, вас ждут к пяти. — Уэстону явно было неловко давать мне указания.
Я кивнул. В самом деле, не стоит отвлекаться на замки и ключи, когда мне предстоит перед всем Оксфордом обсуждать законы мироздания.
— Да-да, извините. Поспешим, — сказал я.
— Говорят, вы были там сегодня утром, когда Гейб Норрис пристрелил пса. Вы все видели своими глазами, сэр?
Мальчишеское возбуждение прорвалось в голосе Уэстона. Мы свернули на Брейзноуз-Лейн, в узкий проход вдоль северной стороны колледжа. Под ногами было влажно и скользко, а уж воняло так, будто весь колледж приходит сюда мочиться. Стараясь не дышать, я шагал вслед за Уэстоном, а тот все оборачивался, чтобы заглянуть мне в лицо.
— Я был там. Но мы опоздали. Никогда себе этого не прощу. Молодой Норрис отлично стреляет, подоспей он минутой ранее, бедный доктор Мерсер мог бы остаться в живых.
Уэстон надулся.
— Таким, как Гейб Норрис, больше делать нечего, знай себе спортом занимаются. Ему наплевать, получит он диплом или не получит: для него университет — развлечение, болтается тут в шикарных лондонских нарядах. Не то что мы, бедняки, нам кроме церкви ничего не светит! — И он сердито рассмеялся.
— Я так понимаю, Гейб вам не очень по душе? — усмехнулся я.
Уэстон немного смягчился:
— Да нет, он парень неплохой. Но я против того, что в университет пускают коммонеров. Ученое сообщество должно быть сообществом равных, а из-за этих мы острее чувствуем, кто беднее, кто богаче, кто из какой семьи. И противно смотреть, как мало они занимаются. Гейб Норрис еще не самый худший, он щедр и вовсе не глуп, не то что некоторые. А вы знаете, что у него и лошадь своя есть? — Уэстон даже остановился. — Породистый жеребец, такого не каждый день увидишь. Он поставил его в конюшню за городом, потому что студентам не полагается держать лошадей. Но Гейб делает все, что вздумается, кто ему запретит?
— Похоже, он очень уверен в себе. Думаю, и с женщинами он тоже не промах, этот красавчик.
Уэстон покосился на меня, изогнул уголки губ в ироничной улыбке.
— Думаете? Ну, думайте-думайте, — проворчал он. Лукавая улыбка и эта интонация — трудно было не догадаться.
— Вон что, — присвистнул я. — Так мастер Норрис не женщинами интересуется?
— Я про него сплетничать не стану, сэр. Понятия не имею, как и чем он живет, но слухи бродят.
— Мало ли что наплетут от зависти, — возразил я, примеряясь к его шагу. — Что дало повод для сплетен, вы можете сказать?
Уэстон смущенно глядел себе под ноги.
— Ну, во-первых, он в бордели не ходит.
— Из этого не следует, что он содомит, — возразил я, хотя втайне готов был разделить это подозрение: очень уж Норрис был наряден и изыскан. К тому же мне припомнилось выражение его лица, когда я заговорил о святом Бернардине и содомитах. — Вы бы поосторожнее распускали сплетни, ведь в вашей стране содомитов вешают, насколько мне известно.
