и немножко грустная.
Платон остался ждать. Он действительно искал ответов, но визитерша – полумифическая всадница в желтом, вынырнувшая из архивов, – затмевала актуальность всей этой политической тряхомудии. Назавтра никто не пришел. Приказчик загрустил. Послезавтра тоже минуло без заразительного смеха и необыкновенных огненных глаз. Тогда Платон решил сам ее навестить. Она сказала, что остановилась в гостинице, а их в городе не так много, найдет. В третьей по счету ему повезло, угодливый портье за пачку американских папирос раскрыл приватную информацию и даже провел по узенькой лестнице наверх, к дешевым номерам под крышей.
– Даме сегодня нездоровится-с, целый день не выходили-с из номера. Вчера ей доставили письмецо-с, и с тех пор никто не видел-с. Вы уж разузнайте-с, не случилось ли чего дурного-с. А то, знаете ли-с, нашей гостинице лихая слава-с без надобности. – Портье предупредительно подергал тонкими усиками и потрогал Платона за локоть, то ли наставляя, то ли заранее соболезнуя.
Три робких щелчка костяшками пальцев в дверь номера бухнули набатом в груди. Тишина. Сенцов еще раз постучал. Неужели беда?
– В ходите. – Голос отчетливо пригласил внутрь, но Платон почему-то испугался. Он помялся еще на пороге и осторожно, едва-едва, нажал на ручку. Заперто. Издевается, как обычно.
– Да входите же! – Белозерова стояла в проеме распахнутой двери. – Сильнее надо нажимать!
Она как будто не удивилась, не обрадовалась и не разгневалась. В маленькой комнате скопился жар или это у Платона кровь вскипела от встречи наедине, в замкнутом пространстве? Хозяйка стояла в одной рубахе, вместо юбки она повязала старую шаль, вылинявшая бахрома вилась вокруг ног, обманывая и дразня.
– Вы простите, что я без предупреждения, просто испугался, что с вами что-то стряслось. – Платон так и стоял перед дверью, не решаясь пройти.
– Давай не вы, а ты, а то как-то старорежимно выходит. – Ольга уперла ему в грудь острый палец, пронзила ногтем плотный жар, а заодно и сюртук, жилет, рубаху, теперь жар вливался в незащищенную грудь. – Я не обижаюсь, это не по-товарищески. А что не пришла, это я должна у тебя прощения просить… – Она повернулась к нему спиной, уставилась в окно, худые плечи задрожали: – Меня муж бросил. Вчера письмо от него получила. Из Москвы за мной бежало оно, получается. Хорошо, что догнало.
– К-какой муж? К-как бросил? – Сенцов опешил, сделал шаг вперед.
– Ну такой вот муж, Рамиль Фахрутдинов, пролетарская косточка, настоящий пламенный революционер. У него другая есть. В Сибири. Прощения просит и чтобы больше не ждала.
– И к-как теперь вы, то есть к-как ты?
– Никак. Переживу. Главное – служить революции, а не… – Она грязно выругалась.
– Ну, вы… ты такая красавица, что за мужиками-то дело не станет, это такая акробатика, а муж твой маху дал, конечно.
– Маху дал? Ты так считаешь? – Она смотрела огромными глазищами, они звали, пьянили, гипнотизировали.
– Конечно. Вы… ты себе еще сотню таких найдешь, ты такая, ты сможешь. – Платон стащил с себя тулуп, дышать стало нечем.
Из кармана вывалилась коробочка дамских папирос, подарок. Тоненькие палочки обрадовались нежданной свободе и побежали по полу. Сенцов наклонился, собирая, Ольга присела рядом, ее локоны опалили его щеку, локоть протаранил сердце. Губы вмиг пересохли, голос пропал. Он выпрямился, она удивленно поднялась следом, под ногами белели дефицитные папироски, спаривались в щелях половиц.
– В вас… в тебе есть огонь, будь у меня такая женщина, я бы не стоял на перепутье, давно бы стал настоящим купцом первой гильдии. – Он понял, что сморозил глупость, и поправился: – Или… революционэром.
И тут Ольга засмеялась. Этого он стерпеть уже не мог: зажмурился и подался к ней. Она захлопнула хохот, тяжело задышала, тоже подалась вперед и посмотрела ему прямо в приоткрытые губы. Руки Платона сами по себе, отдельно от воли, обняли гибкую горячую талию, он хотел их урезонить, но не получалось. Сапоги осторожно слезли с ног и встали на посту у двери, шевиотовый жилет полетел на пол, прикрыл папиросный грех. Она призывно подняла руку к узлу на шали, но не распускала его, томила. Платон несмело потянулся к ней губами, она не отодвинулась, ждала. Сладость ее губ перетекла в его чресла. Шаль наконец-то сдалась, присела на опустевший стул дружить с его штанами. Ольгина рубаха где-то потерялась, его – пошла ее искать. Несмелый поцелуй заставил ее вздрогнуть, второй – застонать.
– Ты… как Царевна Лебедь. – Он отстранился, любуясь.
– Давай уж скорей, не могу терпеть, – призналась она в ответ.
И он подал отменно подготовленное основное блюдо, горячее, крепкое и нежное, взрывающее нутро фейерверком восторгов. Она сразу улетела на свои собственные небеса, даже не стала дожидаться спутника. Наверху царила феерическая ночь, звезды спаривались в быстром и нежном вальсе, признавались друг другу в любви, чтобы засиять еще ярче над миром, чтобы оттеснить, затмить одинокую, никому не нужную луну. Попарив между вальсирующими светилами, Ольга начала медленно спускаться назад на нежном ласковом облачке, но Платон ее неожиданно подхватил и снова закинул на орбиту. Опять зазвучал сказочный вальс, опять закружились мерцающие точечки на темном бархате. Она снова попробовала спуститься, но это удалось не сразу. Еще долго плавала рыдавшая большевичка на пуховых волнах блаженной истомы, пока в конце концов не оказалась под счастливым грузом теплого, отзывчивого, пахнувшего дорогим табаком тела.
– Ты плачешь? Тебе плохо? – Это были первые слова Платона.
– Нет, мне безумно, несказанно хорошо. – Она расплакалась еще сильнее, слезы приносили облегчение, отпускали на волю предателя Рамиля, прощали ее саму за эту случайную измену и за то, что раньше не прыгнула в чьи-нибудь объятия. – Он такой большой. Я раньше и не знала, что такие бывают. – Гибкая и сильная фигурка рывком вылезла из облепивших ее объятий, перевернула партнера на спину и принялась бесцеремонно разглядывать восхитивший ее предмет. Платон стыдливо прикрылся.
– Перестань, это… это некрасиво.
– Мой отец доктор, в человеке нет ничего некрасивого, – парировала она и тут же поправилась: – То есть был доктором.
– А ведь я в вас… в тебя тогда почти влюбился. – Он нежно погладил острое своенравное плечико. – Жаль, что так долго пришлось ждать.
– Да, жаль, что я не изменила ему раньше. – Белозерова вытянула вверх стройную ножку, покрутила ей, проверяя, что арсенал прелестей не иссяк за годы пресного замужества. – Чего я ждала, дура?
– К ак чего? Меня ты ждала, меня, голубушка. – Ее разговорчивый рот накрыло жарким поцелуем, чтобы он не брякнул еще чего-нибудь пакостного.
Успех, конечно, требовал закрепления. Второй раз получился обстоятельнее и ярче, еще быстрее кружились звезды на праздничном небосклоне, еще глубже погружался могучий великан, заставляя петь каждую
