со мной в академии. Ради одних только простолюдинов никто бы раскошеливаться не стал на такое обильное и качественное питание.
После завтрака сержант привёл нас в кабинет Анны Леонидовны. Васильева уже сидела на своём месте, закинув ногу на ногу. Покачивая туфелькой в воздухе, преподавательница даже не посмотрела на своих подопечных. А стоило нам разместиться, тут же приступила к очередной лекции.
И сегодня учёба давалась мне труднее — в первые дни Васильева не углублялась в теорию совсем уж сильно, а вот теперь, похоже, началось всё по-взрослому. Мои мозги пытались уместить в себе очередной пакет информации, который я не мог даже толком осмыслить. Аристократы умудрялись задавать уточняющие вопросы, а вот мне казалось, будто разговор идёт на каком-то другом языке.
Я слышал вроде бы знакомые слова, но они никак не укладывались в голове, будто не имели смысла. Какое-то натяжение, наложение... И ни одной цифры, всё на ощущениях, на философии, как в каком-то грёбаном кунг-фу.
Источник выдаёт нейтральную энергию, и пользуясь своей волей, чародей способен придать ей стихийный окрас и форму. Опытным путём были установлены несколько тысяч комбинаций, которые работают и не распадаются. А всё остальное — это нестабильная мощь, которая может разорвать самого одарённого, если он позарится на слишком сложные для себя чары.
И это я не из лекции понял, это мне Фёдор растолковал позже. А на занятии я сидел и с умным видом кивал. К сожалению, теория магии давалась мне невероятно тяжело. Возможно, сказывалось то, что в отличие от большинства курсантов, первую жизнь я прожил в насквозь технологическом мире, а во второй хоть и оказался магом, но родился в семье неодарённых. И, следовательно, был лишён соответствующего воспитания с малых лет.
Лицей, конечно, дал базу, но сейчас все больше становилось ясно, что этого не хватает. Мне было физически тяжело освоиться с мыслью о том, что я теперь полноценный волшебник, а не просто мальчишка с даром мага. И хуже всего было то, что я пока не мог перестроить своё мышление. Мне требовалась практика, чтобы преподаватель не умничал, а пальцем показал. Вот как с Воздушным кулаком и укреплением тела. Но Васильева преподавала магию теоретическую.
— Так, наше занятие подошло к концу, — объявила Анна Леонидовна, завершая лекцию. — А сейчас небольшое объявление. Мне понадобится один доброволец для постоянной помощи в красном уголке. Несколько раз в неделю после занятий ему нужно будет приходить ко мне в кабинет, чтобы помогать мне заниматься просветительской работой.
Звучало логично. В любом обществе должен быть свой политрук. И если такие имелись на старших курсах, то и на нашем следовало его обозначить. Всё-таки военная академия выпускает разных специалистов, хотя они и все боевые маги.
— Естественно, просветительская работа зачтётся на экзамене, — добавила преподавательница. — И на последующих курсах тоже будет иметь определённый вес в вашем личном деле. Внутренние службы армии всегда нуждаются в специалистах, которые твёрдо знают своё дело.
Красавица скрестила руки под грудью и с грозным видом оглядела кабинет. Желающих на этот раз не имелось — оно и понятно, кому захочется впрягаться в дело, которым нужно будет заниматься чуть ли не каждый день. Это уже не диван передвинуть и пофлиртовать с красоткой, которая не так уж намного нас и старше. Тут действительно пахать придётся.
— Я могу, Анна Леонидовна, — сказал я, поднимая руку и привлекая к себе внимание.
— Отлично, Воронов, — кивнула преподавательница. — Тогда приходи сегодня, будем составлять стенгазету. Всё необходимое, и в том числе образцы прошлых лет, я тебе предоставлю.
Я кивнул, а в кабинет вошёл сержант.
— Теперь все свободны. Забирайте их, сержант, — произнесла Васильева, обернувшись к вошедшему.
— Благодарю, Анна Леонидовна, — кивнул тот, и тут же перешёл на командный голос: — Курсанты, за мной!
Пока мы бежали за своим командиром, меня успел нагнать Орешкин. Гриша вклинился между куда более высокими однокурсниками и слегка толкнул меня плечом.
— Слушай, Гарик, — начал он негромко, чтобы не привлечь внимание сержанта, — если что, давай я пойду к Леонидовне? Ты и так вон за меня впрягся, хотя не должен был. Мне прямо неудобно уже. Хоть чем-то тебе помочь хочу.
Не, Орешкин, ты мне, конечно, товарищ, но в таком деле я уж как-нибудь сам.
— Ты, Гриша, что-то в просветительской работе понимаешь, вообще? — задал я наводящий вопрос.
— Ни капли, — тряхнул головой тот и широко улыбнулся, — но я быстро учусь.
Я усмехнулся.
— Гриша, ты просто не в курсе, какая ответственность ляжет на твои плечи, если ты меня заменишь. У меня-то батя этим всю мою жизнь занимается, я в курсе, как и что. За что не накажут, а за что — могут и выгнать с позором, — начал просветительскую работу я. — Эта работа ни разу не сахар.
— Ты страху-то не нагоняй, — ответил Григорий. — Ещё скажи, что расстрел полагается за криво написанный текст.
— Дело не в кривизне, а в том, что за текст ты напишешь, — продолжил я обработку. — Там каждый шаг, каждое слово, неверно сказанное, может тебя так далеко завести, что в округе, куда тебя сошлют, не то что людей не водилось, там даже животных не бывает.
Товарищ сделал вид, что всё равно не впечатлился, однако я заметил мелькнувшее сомнение в его взгляде. Подменить друга, которому обязан, в лёгком дельце, на которое всем плевать — одно. А под трибунал попасть за то, что что-то неправильно сделал — уже совсем другое. Да хоть бы и не под трибунал, а даже просто вылететь из академии
