в ответ на подозрительные откровения старшего лейтенанта, или просто сдуру, поскольку из-за непривычки к спиртному он уже мало владел мыслью и языком. Впрочем, в этой своей слабости он был не одинок: уже порядочно порастрепались «политические зачесы», порасстегнулись кители и отовсюду слышался бестолковый, сбивчивый разговор.
До своей улицы Гоголя он добирался пешком, потому что дожидаться трамвая ему показалось лень. Ночь стояла непроглядная, подморозило, и время от времени под невидимыми ногами ледок похрустывал, как стекло. Тишина была какая-то не городская, и, если бы не мрачный, багрово-плюшевый свет из окон, можно было подумать, что он идет полем, или лесом, или вдоль железнодорожного полотна. И вдруг такое его одолело чувство одиночества, что хоть плачь.
Но вот и улица Гоголя, двухэтажный бревенчатый дом с нелепым чугунным крыльцом, вонючее парадное, лестница и дверь, обитая клетчатой клеенкой, которая обещала успокоение и приют. Если бы Сергей Корович не был выпивши, то она, наверное, произвела бы на него неотчетливо враждебное впечатление, но теперь дверь, обитая клетчатой клеенкой, определенно обещала успокоение и приют.
Капитолина Ивановна Запорова ждала его, сидя за столом, над которым приятно светился овальный оранжевый абажур. Перед ней стоял чугунок с картошкой в мундирах, полбутылки самогона, и горбушка ржаного хлеба была не по-российски тонко порезана на доске. Сергей Коровин отказался и пить и есть, несколько заплетающимся языком пожелал старухе спокойной ночи и отправился почивать.
Посреди ночи он проснулся. Он проснулся так основательно, точно уже наступило утро, и с удивлением призадумался — а чего это он проснулся в такую рань. В следующую минуту до него донеслось невнятное бубнение, которое кто-то производил то ли за стеной, то ли за дверью чуланчика рядом с голландской печью, и он понял, что разбудили его именно невнятные голоса. Мало-помалу он стал разбирать приглушенный, но уже сравнительно отчетливый разговор. Один голос говорил:
— А чего такого я сказал? Ничего такого я практически не сказал! Подумаешь, обозвал Сталина людоедом, так ведь он людоед и есть!
Другой:
— Товарищ Сталин — выдающийся организатор и стратег нашего времени, гений, можно сказать, а ты бродяга и обормот!
— Сам ты обормот! А кто проворонил в июне сорок первого года германское вторжение? Кто позволил немцам дойти до самой Москвы? Кто вредительски сосредоточил наши основные силы на центральном направлении в сорок втором году, когда коню было понятно, что вермахт ударит с юга? Не гений, а сукин сын!
— Я тебя в последний раз предупреждаю — отвечай за свои слова!
— Но это еще куда ни шло. А как он, обрати внимание, воевал? А вот как он воевал: выставит десять советских дивизий против одной немецкой и дожидается, пока фрицы не устанут, или у них патроны не кончатся, или пока они не усвоят бесперспективность такой борьбы… Ну кто он после этого, если не людоед?
— Ты у меня сейчас точно получишь в глаз!
— А ты хоть знаешь, сколько немцев подо Ржевом держали фронт? Две дивизии. А с нашей стороны там двести тысяч солдатиков полегло!..
Поскольку такие разговоры в сорок восьмом году были немыслимы, даже с глазу на глаз и в ночной тиши, Сергей Корович подумал, что на самом деле он спит и ему просто снится поганый сон. Он повернулся на другой бок и вскоре действительно захрапел.
Но наутро ночной разговор ему припомнился в мельчайших деталях, и он все спрашивал себя: сон это был или не сон? и как ему следует отнестись к такому приключению, если это была явственность, а не сон? и не нужно ли немедленно снестись со старшим лейтенантом Воронелем на сей предмет?
В течение дня ночное приключение подзабылось. Поутру он ел в гостиничном ресторане на пару с чтецом-декламатором Фабрикантом пшенную кашу с маслом и, смеясь, рассказывал товарищу, как подвыпивший оперуполномоченный Воронель все говорил ему на прощанье: «Похмеляться прошу ко мне». После было выступление на пуговичной фабрике, поездка в колхоз имени Луначарского, где артистов накормили яичницей с салом, а вечером два концерта (в городском Доме культуры и в клубе железнодорожников), после чего состоялась небольшая пьянка в рабочей столовой вагоноремонтного завода на улице Красных Зорь. Однако поздно вечером, когда Сергей Корович вернулся в свое убежище и засел с хозяйкой под оранжевый абажур, ему вдруг припомнилось давешнее приключение, да так живо и пугательно, что надвигавшейся ночью он на всякий случай решил не спать. Уж больно заинтриговала его чудовищная беседа двух неизвестных, и он все спрашивал себя: а не заговор ли плетется в бревенчатом доме по улице Гоголя, то ли в чуланчике возле голландской печки, то ли непосредственно за стеной? Посему вместо самогона, которым настойчиво потчевала его Капитолина Ивановна Запорова, он выпил две кружки крепчайшего чая и отравился за ситцевую занавеску якобы почивать.
Первое время в комнате стояла мертвая тишина, только слышалось едва различимое шуршание тараканов, старый комод слегка пощелкивал, рассыхаясь, да Капитолина Ивановна постанывала во сне. Сергей Корович уже подумал, что ему точно приснился ночной давешний разговор, и на него мало-помалу стала наваливаться дремота, как вдруг кто-то протяжно зевнул поблизости и сказал:
— Черт принес этого дурака! Да еще он и непьющий — вот тут это самое… и живи!
Сон как рукой сняло, Корович навострил уши, и у него что-то заныло от ужаса в животе.
— Все у тебя дураки, — послышался другой голос, — один ты умный, а на самом деле ты бродяга и обормот!
— И чего ты все ругаешься, как только не надоест?! Тут голова пухнет от мыслей, а ты только и знаешь, что «бродяга и обормот»! Вот давай лучше порассуждаем на тот предмет, что до сих пор живы герои Салтыкова-Щедрина, хотя недавно исполнилась тридцать первая годовщина великого Октября…
— А чего тут рассуждать? Все и так ясно: имеют место отдельные пережитки эксплуататорского общества, кое-кто пролез к нам из прошлого, но мы эту публику скоро прижмем к ногтю!
— То-то и оно, что, видимо, ее никогда не удастся прижать к ногтю. Потому что, скажем, нравственность существует совсем в другом измерении, нежели прибавочная стоимость и курс на победу коммунистического труда. Это как, предположим, погода и международное положение или человек болеет сифилисом, а ему прописали пирамидон.
— Значит, ты против Карла Маркса?
— Конечно, я против Карла Маркса, потому что на самом деле революции — это не локомотив прогресса, а не пришей кобыле хвост! Потому что революция не способна решить ни одного коренного вопроса жизни, например, она не может превратить преступника в сознательного гражданина и никогда не сотрет разницы между умным и дураком!
Это была такая забубенная антисоветчина, что Сергей Корович не выдержал и чихнул. И сразу наступила мертвая тишина, только слышно было едва различимое шуршание тараканов, как старый комод пощелкивал, рассыхаясь, и Капитолина Ивановна постанывала во сне. Он подумал, что в этом доме точно гнездится какая-то контрреволюционная организация, и от ужаса, почему-то смешанного с восторгом, не мог заснуть до пяти утра.
За поздним завтраком, который состоял из горячих картофельных лепешек с конопляным маслом и пустого чая, Корович дулся, дулся, потом сказал:
— Странные, Капитолина Ивановна, у вас тут
