Сатер протолкнулась мимо них к краю палубы и посмотрела вниз.
По палубе, огибая край люка, ползло нечто похожее на груду отбросов со скотобойни — с десятками крошечных глаз, коротких скользких хвостов, рук, частей лиц, растрепанных прядей волос, маленьких, щелкающих зубами пастей. Столь по-идиотски выглядящего чудовища Сатер никогда еще не видела.
Снова зарычав, капитан спрыгнула на главную палубу, подошла к твари и со всего размаху пинком столкнула ее в люк трюма. Раздался хор жалобных писков, и абсурдная груда плоти рухнула в чернильную тьму. Снизу послышались глухой шлепок и очередной писк, а может, слабый крик — она точно не поняла, да и какая разница?
Развернувшись кругом, Сатер яростно уставилась на Вистера и Хека Урса:
— Ну, чего вы ждете?
В трюме, возле гальюна, лич спорил сам с собой. Души, когда-то заключенные во вбитых в их тела железных гвоздях, теперь наслаждались пребыванием в источающей миазмы мешанине плоти и костей, каковой, собственно говоря, и являлся лич. Мир состоял из мяса и крови, и для существования в нем требовалось обзавестись тем и другим. Слишком редки были случаи, когда эфир оказывался столь насыщен магией, что подобное колдовство становилось возможным. До чего же им повезло!
Чтобы стать мясом и кровью, нужно пожирать мясо и кровь. Такова была истина этого мира.
Однако фрагменты их личностей продолжали существовать, и каждая настаивала на своем праве на собственное мнение, стремясь одержать верх над остальными. Их голоса раздавались из множества ртов лича, стоявшего посреди растерзанных полусъеденных матросов, в большинстве своем мертвых. И только один молчал, несмотря на происходящий во мраке спор тех, кто когда-то был жив.
— Это торговый корабль! Что ж, трюм достаточно велик, и, если мы съедим всех матросов, наших объединенных духа и тела вполне должно хватить, чтобы управлять этим скромным судном!
— Неупокоенный-предприниматель? Подобная шутка достойна лишь злобного божества, — возразил другой дух скрипучим, будто хруст гравия под ногами, голосом. — К этому ли мы шли в течение бесчисленных поколений сомнительного прогресса? Мастер Балтро, само твое присутствие оскорбляет…
— А твое нет? — проскрежетал голос, похожий на женский, звучавший так, будто кто-то взял нежный девичий голосок и проехался по нему плотницким рубанком. — Секаранд давным-давно с тобой разделался, но ты опять здесь, цепляешься к нам, добрым людям, будто язва морального разложения…
— Все лучше, чем бородавка! — заорал чародей, убитый Секарандом в Скорбном Миноре много лет назад. — Я чую твою вонь, ведьма Дерьюга! Жертва разъяренных саламандр — иначе твое назойливое присутствие никак не объяснить…
— А ты, Вивисет? Секаранд отправил тебя в столь надежную могилу, что даже памяти о тебе не осталось! Так почему…
— Погодите, погодите! — крикнул мастер Балтро. — Хочу спросить вас всех: кто-то еще чует поблизости собственную плоть?
Из многочисленных ртов лича вырвался негромкий хор утвердительных возгласов.
— Я так и знал! — воскликнул мастер Балтро. — Нужно найти…
— Как человек благородного происхождения, — отозвался кто-то еще, — заявляю, что в первую очередь нужно найти мою личность.
— Кто ты такой, во имя Худовой пыли?
— Я господин Хум-младший из Скорбного Минора! Родственник самого короля! И я тоже чую близость некоей крайне важной моей части — прямо на этом корабле!
— Крайне важной? Что ж, по крайней мере, это точно не мозг. Скорее уж свиное рыло.
— Кто это сказал? — требовательно вопросил господин Хум-младший. — Да с тебя кожу живьем сдерут…
— Слишком поздно, надменный хлыщ. С меня ее уже содрали, и прежде чем кто-то спросит — нет, я не из Скорбного Минора. Собственно, я никого из вас не знаю. Не уверен даже, знаю ли я самого себя.
— Гвозди… — начал бывший чародей Вивисет, но его прервал голос незнакомца:
— Я ни из каких не гвоздей, будь они прокляты, но, клянусь, я чувствовал, как явились вы все, включая того, кто отказывается говорить, что, может, и к лучшему. Полагаю, я был на борту задолго до любого из вас, хотя не могу сказать, насколько давно тут нахожусь. Но я точно предпочитал мир и покой, которые царили тут до вашего появления.
— Да что ты о себе возомнил, гордец…
— Оставь его, Дерьюга, — велел Вивисет. — Только подумай, какая у нас появилась возможность! Мы мертвы, но вернулись, и еще мы чертовски злы…
— Но почему? — уныло поинтересовался мастер Балтро.
— Почему мы злы? Ну и дурак же ты! Как смеют другие быть живы, когда мы мертвы? Это нечестно! Величайшая несправедливость! Мы должны убить всех на борту. Абсолютно всех. Сожрать их!
Души яростно завопили в знак согласия. Губы шевелились с разной степенью успеха, пытаясь выразить охватившую всех жажду крови и ненависть ко всем живущим. Все рты, усеивавшие жуткое бесформенное тело лича, ухмылялись, рычали, жадно облизывались и посылали поцелуи смерти, будто обещания любви.
В это мгновение из люка с грохотом, отдавшимся вдоль всего киля, свалилось нечто огромное. Послышались новые голоса, на этот раз более тонкие, болезненные, умоляющие. А затем в наступившей относительной тишине раздалось лязганье и щелканье челюстей.
— Это… та тварь! — в ужасе прошептал Вивисет. — Которая за нами охотится!
— Я чую селезенку! — взвизгнул господин Хум-младший. — Мою собственную селезенку!
Наконец дал о себе знать тот, кто до этого молчал — на самом деле всего лишь из-за замешательства и непонимания всех этих странных языков. Звериный рев жорлига заставил души спрятаться в складках холодной плоти и столь же холодных потоках крови внутри состоящего из множества частей тела лича, онемев от страха.
Бессвязные мысли жорлига метались подобно яростной буре. «Жрать! Терзать! Бежать! Плодиться! Жрать-терзать-бежать-плодиться!»
Одиннадцать рук лича вознеслись ввысь, ободранные кровавые пальцы согнулись подобно когтям, мышцы напряглись, будто тетивы взведенных арбалетов. Готовая к схватке тварь развернулась кругом, навстречу чудовищу, ползущему к ней по деревянному настилу.
Чудовище тащило за собой нечто бившее по доскам ногами в сапогах и в панике пытавшееся вырваться.
— Моя селезенка! — снова закричал господин Хум-младший. — Оно хочет меня съесть!
«Жизнь подобна моллюску, — как-то сказал Пташке Пеструшке ее отец. — Годами цедишь дерьмо, а потом какая-то сволочь вскрывает тебя и отправляет в свой клятый рот. И конец всему, прекрасная жемчужина. Конец всему».
Они жили возле озера. Отец всю жизнь вел войну с семейством енотов за устричные отмели, которые обносил заборами и сетями: он делал все возможное, чтобы прогнать этих полосатых воришек, посягавших на источник его дохода. Сообразительностью и хитростью еноты явно превосходили папашу, сведя его сперва с ума, а затем и
