этот трюк посетителям и пил за их счет, но к самому первому стакану так и не прикоснулся. Около одиннадцати он встал и пошел, а виски остался на стойке.
— Эй, Мак, твоя выпивка! — крикнул я.
— Не трогай, — сказал он, надевая плащ. — Лучше вылей.
Я поднес стакан к носу и понюхал.
— Свинец[35], — он помахал перед моими глазами увесистым магнитом, который непонятно как все это время прятал в рукаве.
Я пригляделся и увидел на дне рюмки металлические опилки.
— Мастерство не пропьешь, — усмехнулся он и вышел за дверь.
Макиннс был нашим постоянным клиентом в течение нескольких лет и появлялся у нас раз четыре-пять в неделю. И у него находились все новые и новые трюки, чтобы раскручивать посетителей на выпивку. Иногда это была обычная загадка, иногда сложная математическая игра, иногда — фокусы с картами или другими предметами. Удовольствие он получал не от дармовой выпивки, а от процесса одурачивания своих жертв. В те дни, когда выступали The Coverboys, он устраивался поближе к дверям, и как только начинала звучать «неправильная», по его мнению, песня, сразу вставал и уходил. Когда в 63-м или в 64-м мы стали играть каверы «Битлов», я заметил, что он исчезает при первых же звуках Do You Want to Know a Secret. Но если он не уходил, то в перерывах между сетами любил разговаривать с парнями, особенно с Джимми Каммингсом, самым простоватым из всех нас. Что касается выпивки, Макиннсу в ней не было равных. Он мог выпить подряд двадцать порций и не опьянеть. Оскар как-то спросил его об этой удивительной способности.
— Все дело в голове, — загадочно произнес Макиннс.
— И все-таки?
— Честно говоря, даже не знаю. С одной стороны, это дар, а с другой — проклятье. Скажу только, для того чтобы пить так много, недостаточно просто хотеть пить.
— И что же тебя заставляет пить, старый ты верблюд? — засмеялся Каммингс.
— Невероятная наглость нынешней молодежи. Но это не для публикации, — Макиннс улыбнулся.
— Мак, ты профессор?
— Антропологии, — произнес он по слогам. — «Мифология и теология как культурологические дисциплины».
Подошел Каммингс:
— Профессор, помедленнее, пожалуйста. Я не успеваю записывать.
— Я изучал влияние мифов и суеверий на формирование общественных и личных связей. В частности меня интересовала пренатальная и перинатальная психология. Я даже начал писать книгу о старинных практиках, которые еще сохранились кое-где на Британских островах, в Скандинавии и Германии.
— Значит, ты бухаешь из-за женщины? — вернул разговор в прежнее русло Оскар.
— Я был бы благодарен Господу, если бы из-за женщины, — Макиннс огляделся по сторонам и, увидев неподалеку несколько девушек, понизил голос: — С женщинами у меня все в порядке. Дело в голове, парни. Голова у меня думает беспрерывно. Я пью, чтобы не думать. Все насущные требования вчерашнего дня, завтрашнего дня суть лишь гора трупов. Смерть, рождение, снова смерть, а что между ними? Вот в чем вопрос.
Оскар пожевал спичку.
— Есть ли жизнь до жизни?
— Ты про реинкарнацию? — спросил Каммингс.
— Есть люди, которые помнят все, что было с ними до рождения. Если их ввести в состояние гипноза, они могут рассказать о том, что с ними произошло в прошлых жизнях. Они говорят о событиях столетней давности так, словно все это случилось вчера или даже происходит сейчас.
— Гипноз? — заинтересовался я.
— Ну, да, как это делал Месмер. Сны наяву… Трансцендентальный транс…
— Ну, да, знаем мы этот транс, — усмехнулся Оскар. — Еще один из твоих фокусов.
— Я несколько раз присутствовал при таких сеансах. Люди рассказывают совершенно невероятные вещи, в которые невозможно поверить, но они описывают то, что видят, с такими подробностями, что поколеблется любой скептик. Нас окружает волшебный и невероятный мир, который мы не осознаем в обычном нашем состоянии, но под гипнозом становимся способны воспринимать его.
Каммингс вскочил с места:
— Хочу сеанс гипноза!
— Закроется бар, и можно устроить, — кивнул Макиннс.
Часа в два ночи посетители начали расходиться, и Макиннс попросил Оскара уменьшить свет, а меня и Джорджа умолкнуть.
Он сел напротив Джимми и попросил его закрыть глаза.
Потом Макиннс заговорил с ним тихим, спокойным голосом, произнося что-то типа: «Тебе хорошо, тебе легко, ты паришь в вышине, ты легче пуха…» Не только Джимми, но и мы все чуть не воспарили… Потом Макиннс проверил, подействовал ли на Джимми гипноз:
— Положи правую руку на стол. Она очень тяжелая. Тяжелее наковальни. Никто не сможет сдвинуть ее с места, даже ты сам.
Джимми попытался сдвинуть свою руку, но у него не получилось. Макиннс показал нам знаками, мол, давайте, попробуйте и вы… Мы навалились все скопом, но у нас ничего не вышло. Рука лежала на столе, как приклеенная.
Макиннс, убедившись, что все работает, приступил к основной части эксперимента:
— Кто твой любимый музыкант, Джимми?
— Луи Армстронг.
Мы прыснули в кулаки. Обычно Каммингс говорил, что это Чарли Уоттс, барабанщик Stones, и вдруг такое признание — Сачмо![36]
— Хорошо. Сейчас я дотронусь до твоих век, потом ты откроешь глаза и станешь Луи Армстронгом.
Джимми был обыкновенным белым парнем, но когда Макиннс коснулся его век, Джимми открыл глаза, в них загорелся тот самый армстронговский огонек, который ни с чем не спутаешь. Даже его губы стали какими-то выпукло-негритянскими, а лицо озарила знаменитая армстронговская улыбка. Все знают, что Джимми не умеет петь, но тут он раскрыл рот и запел абсолютно армстронговским голосом: «ГН Be Glad When You're Dead, You Rascal You», а потом приложил большой палец правой руки к губам, а остальными стал играть на воображаемой трубе, выдав совершенно умопомрачительный джазовый пассаж. Обычно Каммингс во время концерта прячется за своими барабанами, а тут он даже вскочил на стол, чтобы продолжить, но поскользнулся на луже пива и грохнулся наземь.
Макиннс тут же подскочил к нему:
— Когда я досчитаю до трех и щелкну пальцами, ты проснешься отдохнувшим и посвежевшим. Но когда кто-нибудь произнесет при тебе, Джимми, слово «Сачмо», ты запоешь голосом Луи Армстронга. Запомнил?
— Ага, — вяло произнес Джимми.
— Отлично! А теп ерь ты забудешь все, что произошло сейчас. Я щелкну пальцами, и ты проснешься, отдохнувший и посвежевший.
Улыбка сползла с лица Джимми, он заморгал и обвел всех нас непонимающим взглядом. После нескольких наводящих вопросов стало ясно, что он действительно ничего не помнит.
— А это помнишь? — спросил Оскар. — Сачмо.
— Hello, Dolly! — запел Каммингс хриплым голосом, но, испугавшись самого себя, зажал себе рот двумя руками.
— Мистер Джим Каммингс, самый крутой человек на Земле! — рассмеялся Джордж.
Еще несколько дней
