преподавал в университете, занимался политической деятельностью, долгое время был соратником Ататюрка[249]. Позже отношения стали более прохладными, причиной стали взгляды самого Ахмедбека, не принимавшего спекуляций демократическими идеями.
В конце жизни отошёл от политической деятельности, возвратился к университетской жизни, издал в Турции несколько книг. Книги и статьи Ахмедбека постепенно возвращаются к нам и «Женщина в исламе, и по исламу», одна из них.
Работу, о которой идёт речь, в равной мере можно назвать научной и публицистической (сам автор называет её «этюд»).
Научной, потому что Амедбек, как никто другой, без ложной патетики, без мифологизирования «последней» религии, без умиления «научностью» ислама, понимает историческую и культурную миссию ислама, в том числе и в отношении к женщине.
Достаточно сказать, что «в Коране отведена женщине целая глава, озаглавленная «Сурен-Ниса», уже одно это показывает, какое значение придавал Магомет женскому вопросы».
…все дальнейшие цитаты из статьи «Женщина в исламе, и по исламу», поэтому привожу их без отсылки на автора…
Публицистической, поскольку Ахмедбек не канонизирует исламские постулаты, а относится к ним с позиций изменившегося времени.
…дадим слово самому Ахмедбеку
Ахмедбек начинает с того, что подчёркивает, «любой непредвзятый исследователь, способный избавиться от множества небылиц, пародий и коверканий», сможет осознать масштаб и глубину переворота в отношении к женщине в доисламский период и после распространения ислама.
Ахмед бек приводит множество подобных примеров, разрушающих привычные стереотипы.
Например, то, что получило название «гарема» не всегда соответствует поверхностным, обыденным представлениям: в некоторых случаях, гарем «не походил ни на персидский андапун[250], ни на греческий гинекей[251]; это было скорее нечто вроде современного салона европейских дам; хозяйка принимала там своих личных гостей, нисколько не стесняясь их полом; она там давала вечера, устраивала рауты, не мешая мужу, который мог продолжать заниматься своими делами в своей половине».
Или другой пример.
У «тюрко-татар» (термин Ахмедбека) «женщины и до принятия ислама всегда пользовались свободой», «ислам только санкционировал среди тюрко-татар положение, созданное женщине обычаем» и можно только «поражаться рыцарскому почёту, которым окружали тогдашние тюрко-татары, женщину и её свободу».
Но почему всё это осталось в прошлом?
Ахмедбек, как публицист, пытается понять, почему только «смельчаки заговаривают о невозможности положения мусульманки, о его пагубных результатах в семье и обществе, о необходимости улучшения условий жизни женщины среди мусульман, об освобождении мусульманки от оков, связывающих ее умственные и физические дарования. Но это пока голоса робкие, нерешительные, говорящие с большими оговорками и зачастую не прямо, а намеками.
Почему только смельчаки, разве остальные не видят, не понимают?
Когда и как это произошло, что было тому причиной, почему положение мусульманки, несмотря на всю его тяжесть и беспросветность, не вызывали ещё ни сильного протеста, ни убеждённого реформатора».
Далее Ахмедбек спрашивает, как случилось, что «неопределённость двух изречений и поныне служат страшными орудиями в руках сластолюбивых фарисеев против ревнителей женской свободы. В одном из этих изречений говорится о прикрытии зинатов (непристойных мест), а в другом о покрывале (хиджаб)».
Эти вопросы, вместе с Ахмед беком, продолжаем задавать себе мы сегодня, и всего вышесказанного достаточно, чтобы оценить значение работы Ахмедбека.
…статья Ахмедбека в контексте современного времени
До сих пор мы говорили о тексте, но есть еще контекст, контекст времени, в котором мы живём.
Когда сегодня читаю «Женщину по исламу и в исламе», мысли мои перескакивают от времени Ахмед бека к нашему времени, уводят меня в сторону, к политике, к истории, к философии истории, к современному глобальному миру, и вновь возвращают к Ахмед беку.
Ясно представил себе, что последние 20 лет оказались целой вечностью, сколько всего произошло, сколько вместили эти годы. Сознание наше оказалось не готовым к стольким переменам, оно потянуло нас в сторону, или вспять, и эти разорванные времена грозят вконец расколоть наше сознание.
В самом начале XXI века мы оказались на странной развилке, которая ведёт не только к Европе, к европейской жизни, к европейскому типу мышления, как об этом мы часто заявляем, но и вспять, в советское время, и ещё дальше, в досоветское время, не только ко времени Ахмед бека, не только ко временам Гасанбека Зардаби, Мирзы Фатали[252], Мирзы Джалила[253], Сабира[254], Алибека Гусейнзаде[255], многих других, а назад, в некую полуреальную, полупридуманную вневременную патриархальную идиллию, где все должно быть строго ранжировано, в том числе отношения между мужчиной и женщиной.
И, на мой взгляд, развилка, на которой мы сегодня оказались, развилка историческая, когда с одной стороны, полное беспамятство, – это не преувеличение, если вспомнить, что мы за каких-то 10–15 лет умудрились разрушить нашу градостроительную жемчужину, Ичери шехер[256], её теплый уют и наивную простоту, произвели в ней евроремонт то ли в стиле «а-ля националь», то ли в стиле «а-ля ориенталь», и никак не можем остановиться.
И это касается не только Ичери шехер, многого другого.
А с другой стороны, ещё живо, ещё стучит нам в висок то, что произошло совсем недавно, во времена, когда Ахмед бек писал своих «Женщин по исламу и в исламе» Произошло всего-навсего с дедушками наших дедушек, с бабушками наших бабушек, они ещё не стали нашими далёкими предками, они и есть мы (пока?!), мы с ними в одном времени, их голоса прорываются к нам не из толщи веков, а из нашей мятущейся памяти, мятущейся под грузом нашего советского и постсоветского беспамятства.
Услышим ли мы их? Способны ли ещё услышать?
…наша «чужая история»
Мы по привычке относимся к собственной истории как к чему-то, что должно с одной стороны воспитывать патриотизм, а с другой стороны утереть нос другим народам.
Аналогично нашей «философии истории», мы относимся к нашим великим писателям или великим мыслителям.
Мы можем проходить их в школе (если проходим), можем покупать их книги (если покупаем), мы можем знать их имена, с ложным пафосом доказывать, какие они великие, огорчаться, что в отличие от других народов, не умеем пропагандировать собственные достижения и пр., пр.
Но – давайте честно признаемся – они нам не интересны, тем более, если другие народы не высказывают к ним своего восторга. А не интересны они нам по очень простой причине, они «живут» в стороне от нас, или мы живём в стороне от них.
Мы живём без них, мы не понимаем, что такое вести с ними диалог, мы не понимаем, что прошлое, если речь идёт об историческом прошлом, не остаётся окончательно позади, не отделено от настоящего китайской стеной.
Мы не понимаем, что если даже Ахмедбек даже
