С серебристыми узорами, но, честно говоря, я не уверена, – она потупилась.
– О, так вот она! – женщина махнула рукой куда-то за спину Эйки, и та обернулась. Через прилавок от неё и правда стояла покупательница Ясуши. Она как раз закончила осматривать товар и направилась в их сторону.
– Здравствуйте, – поклонилась Эйка, когда та подошла. – Вы оставили эдамаме у Ясуши, он просил передать, – она достала из корзинки мешочек и протянула ей, но в спешке схватилась случайно за его низ, и стручки посыпались на землю под ноги прохожим.
Женщина, чьи эдамаме сейчас затаптывали в пыль среди прилавков, даже не опустила взгляд. Её лицо было густо напудрено и напоминало совершенно неживую маску. Эйка густо покраснела, жар растекался по щекам, шее и ушам. Всегда с ней так: за что ни берётся – всё из рук валится. А сейчас даже бобы отдать не смогла, такой позор.
– Я всё оплачу, – она разжала кулак, в котором прятала связку медных монет, и протянула её женщине. Та протянула руку – сухую, испещрённую множеством мелких морщин, – и Эйка опустила связку на ладонь. Женщина сжала деньги в кулаке и пошла прочь, так и не проронив ни слова. Эйка запоздало поняла, что отдала слишком много за маленький мешочек эдамаме, за эти деньги можно было купить по меньшей мере пять таких.
Она растерянно посмотрела в корзинку – половина стручков просыпалась туда. Что ж, сегодня она купила самую дорогую сою в её жизни. Вдесятеро ценнее – кто знает, может она и вдесятеро вкуснее окажется. После такого унижения эти стручки просто обязаны быть самыми вкусными в мире.
– Какая она… неприятная, – тихо проговорила торговка шёлком. – Знаете, не стоило ей давать деньги. Она сама виновата, что забыла свои бобы.
– Ну что вы, – Эйка смутилась, – я просто… я не могу взять чужое. А раз просыпала – должна заплатить.
– Я Мика, – торговка с улыбкой поклонилась.
– Эйка, – она ответила на поклон.
– Знаете, после такого волнения вам обязательно нужно порадовать себя. Может быть, новым нарядом? – Мика подмигнула и обвела рукой свой товар.
– Я бы рада, но я сейчас купила самые дорогие эдамаме на свете. Какие там наряды, – Эйка усмехнулась. Её и без того мало интересовал шёлк, но торговка была так добра, что отказать прямо казалось ужасной грубостью.
– У меня есть пара кимоно, я их сшила для одной госпожи, которая отказалась, как увидела готовые наряды. Уж не знаю отчего, но делать с ними нечего, почти даром отдаю. Вдруг вам понравится!
Она была так настойчива, что Эйка не смогла отказаться, пробормотав, что только посмотрит. Но, увидев то самое кимоно «почти даром», не смогла оторвать от него глаз. Глубокий зелёный цвет шёлка дышал тёмным влажным лесом, а рыжая лиса, мирно спящая на ткани, раскинув хвосты в разные стороны, казалась совсем живой.
Присмотревшись, Эйка увидела: не лиса – лисёнок. Маленький кицунэ спал в окружении деревьев, которые слились в единое зелёное полотно и обступили его, храня сон от кошмаров, а тело – от врагов.
* * *
– Её глаза сияли, – восхищённо рассказывала Мика. – Они как будто в самом деле светились! И она так долго смотрела на этого лисёнка, я уж думала – простоим до вечера, – она опять хихикнула. Эта женщина так много смеялась.
– Так она его купила?
– Купила. Не смогла даже из рук выпустить. Я и правда отдала почти даром – все такие наряды я или дарю, как вам, или продаю за бесценок, говоря, что никто не берёт. С кицунэ-то легко вышло – на такое у нас и правда спроса нет.
Киоко понимающе кивнула.
– Значит, всю эту историю она вам рассказала потом? Но с чего бы?
– После покупки кимоно она сразу же его надела – в этот день работала за прилавком мастерской, поэтому не боялась испачкать. И в тот же день к ним зашёл мужчина с каштановыми – диковинка для нашей столицы! – кудрявыми волосами. Он тут же заприметил Эйку и как давай за ней ухаживать! А она что… она мужа своего тогда любила, да и любит до сих пор.
– Так он ведь умер.
– Умер, а сердца Эйки не покинул, – Мика-сан покачала головой. – И всё ж тот кудрявый добился своего – отдалась ему Эйка. Красиво он ухаживал, стихи писал, цветы дарил, письма слал – всё, как мужчины наши умеют. Ну, лучшие из них. Она и подумала – вдруг сможет так почувствовать хоть что-то, – но нет. Никакой любви в ней не проснулось.
– Какая же это тогда счастливая история? – вздохнула Киоко. О том, что наряды соблазняют мужчин, она и так знала. Но какой во всём этом смысл, если даже волшебство не притягивает тех самых.
– Киоко-химэ, вы судите как юная девушка, для которой любовь – самое важное. Однако Эйка уже любила и не хотела предавать свои чувства к мужу. Её сердце было отдано ему. Но так случилось, что за все годы их любви боги не послали им ни одного ребёнка. А Эйка всегда хотела детей.
Киоко ахнула.
– Так значит, она от того мужчины…
– Да, родила сына. Сейчас ему, кажется, три года. Когда она узнала о своей беременности – тогда и прибежала ко мне. Очень благодарила – этот мужчина обратил на неё внимание только из-за кимоно. А потом уехал, так и не узнав, что у него будет ребёнок. Эйка сразу не сказала – знала, что он из восточных земель и вернётся туда. А ехать с ним и бросать дом, работу – не хотела. Так и вышло, что кимоно принесло ей чудо, о котором она уже и мечтать не смела.
Киоко улыбнулась. Значит, всё правда, её одеяние тоже особенное. Ведь именно сегодня они впервые говорили с Иоши, открываясь друг другу, именно сегодня он её коснулся, и сегодня она почувствовала его оглушающую любовь в потоке его ки.
* * *
Когда Хотэку только появился в городе, ему было очень трудно. Трудно стать одним из людей, и особенно – стать одним из учеников самурайской школы. Он был вспыльчивее остальных, не отличался усидчивостью и постоянно всех перебивал.
– Хотэку, делай глубокий вдох, теперь задерживай дыхание… и вы-ы-ыдох, – так Исао-сэнсэй пытался смягчать его злость после поражений. Стоило кому-нибудь одолеть Хотэку в поединке, как тот сжимал кулаки до белых костяшек и лез в драку без чести, достоинства и правил. – Твоя ярость застилает твой разум. Она не помощник в бою. Только холодная голова даст тебе возможность оценить положение и противника, следить за ним и подметить его слабости.
Хотэку в ответ лишь злобно пыхтел, сверля своего соперника ненавидящим взглядом.
Ему было трудно справляться с собой, но, когда учитель заговорил с родителями об отчислении, Хотэку испугался, что те в самом деле откажутся от него. Мало того что взялся неизвестно откуда, так ещё и к учению не способен. Какой с него прок? Впервые с того дня, как его приняли в новую семью, он понял, что новая жизнь зыбка. Это был замок из сухого песка, который держался одним чудом – добротой семьи Фукуи. А эта доброта, скорее всего, имеет границы.
Возвращаться в лес Хотэку был не готов. И не хотел. Не мог он спустя полгода заявиться, покаянно понурив голову. В нём ещё бурлил детский восторг от столицы, её шума, запахов, красок и еды. Он не хотел лишаться того, ради чего пожертвовал всей прошлой жизнью, своей семьёй и своими крыльями, которые давно не носили мальчика в небе.
Он испугался отчисления и, усмирив свой гнев, шагнул навстречу Исао-сэнсэю.
– Я буду медитировать больше, – твёрдо сказал девятилетний Хотэку. – Я смогу быть сдержанным, как положено самураю, не нужно меня выгонять. Дайте мне месяц – я изменюсь, – он смотрел в глаза учителю, стараясь вложить в свой взгляд всю твёрдость, на которую только может быть способен мальчик девяти лет.
Мика – его новая мама – тогда улыбнулась.
– Милый, если тебе тяжело и не хочется, то необязательно продолжать, – сказала она Хотэку, опускаясь, чтобы их лица оказались на одном уровне.
– Я сам хочу, – непоколебимо ответил он. – Я знаю, что смогу. Я буду самураем и буду
