тело. Блэкаут. Провал. Но мрак был полон дырочек, как я обнаружила, и в эти дырочки мало-помалу просачивались воспоминания. Резкий запах. Поворот головы. Пальцы на моих бедрах, на моей шее… Я была виновата.
Я долго лежала в кровати и молилась гарпии, чтобы она покарала тех, кто сделал мне больно, чтобы она расцарапала их лица, их руки.
Я представляла себе, как они удивятся, увидев ее – нарастающую тень в воздухе, приобретающую очертания.
Глава 39
Мне уже начало казаться, что я качу на велосипеде целую вечность. Мое тело высосало из себя все силы, мои руки и ноги дрожали от изнеможения, но все еще несли меня вперед. Я выехала на длинную некрасивую дорогу, вдоль которой стояли супермаркеты, гаражи и цепочки домов с серыми фасадами, обрамленные движущимися машинами. Я знала, что в конце этой улицы есть маленькая приземистая часовня, тысячу лет назад построенная для прокаженных. Я гадала, открыта ли она и смогу ли я упасть на ступени перед алтарем, чтобы ощутить что-то наподобие Божьей благодати. Там будет тихо, а я буду слышать непрерывное жужжание своего сознания, эти странные аккорды, которые, как я хорошо знала, являются фоном для всего на свете, если только хорошенько прислушаться.
Но я все равно еще боялась того, что было хуже меня: призраков, убийц, мужчин в темноте, от которых несло пивом. Даже теперь я думала о том, что кто-то захочет меня или захочет меня убить, и мне казалось, что это одно и то же. Я проехала мимо часовни и повернула обратно, к неподвижному миру ночного университетского городка. Мелькали лужайки, мосты, старинные здания, которые следовало считать красивыми.
Я снова свернула к реке. Мир начал расплываться у меня перед глазами, сливаться в бесформенную массу, в доисторический клубок растений и птиц, между которыми время от времени с головокружительной скоростью мелькало небо. Рядом со мной текла вода, похожая на черную кожу, зовущая к себе. Я следовала изгибам реки, этой широкой ленты, которая тянула меня за собой, вперед и вперед, до тех пор, пока она не вильнула в сторону, а я вернулась в бесконечный поток машин и стала слышать радио, телефонные звонки домой, разговоры об ужине, фразы «скоро буду».
Теперь я продолжала ехать вперед даже тогда, когда дорога пересекала скоростное шоссе и многоярусные мосты, сотрясаемые грохотом тяжелых грузовиков. Бетон, металл, и – где-то далеко – небо. Это была виртуальная разделительная линия, за которой цены на жилье падали, безмятежные средневековые орнаменты уступали место простой геометрии: плоским линиям пшеничного поля, сглаженным очертаниям облаков. Машины проезжали слишком близко от меня, водителям было совершенно все равно, что их боковые зеркала едва не задевали мой руль. Я мчалась и мчалась вперед. Живые изгороди время от времени прерывались, и тогда я видела вечерний свет, заливавший все окрестности целиком, обрамленный темно-желтым и розовым свечением по краям, приправленный дымами.
Я проехала один городок, потом другой. Ноги болели от слабости. Ощущение было такое, что они все в синяках, что они похожи на переспелые плоды, которые вот-вот рухнут на землю. Я думала ехать дальше – может быть, добраться до моря, – а значит, еще две сотни миль. Решила, что буду крутить педали до тех пор, пока колеса не увязнут в песке, пока мне не придется положить велосипед набок и лечь рядом с ним, чтобы песок поглотил мое тело.
Но теперь я не ехала к океану. Я направлялась к знакомому месту, к тому, что я знала. Следующий городок навеял воспоминания об утраченной жизни. Ворота школы, сумрачные и загадочные в темноте, лужайка с тенью от высоких деревьев – там я когда-то сделала первый глоток водки, и ее вкус показался мне неприятным. Маленький магазинчик, церковная колокольня вдалеке – и я на месте. Вот и поворот, который за многие годы стал мне слишком хорошо знаком. К тому времени, когда я уехала отсюда, дом меня только расстраивал. А теперь он стал совсем иным – он превратился в осевшую, одряхлевшую копию самого себя, изображение быстро утекающего времени.
В первый момент я даже не была уверена, тот ли это дом. Я не помнила, что его окна-глаза так скошены к двери. Это была гримаса отчаяния. Дом словно бы смутился и не хотел на меня смотреть. Фермер сдал этот дом моим родителям очень дешево, а когда они съехали, то ли новые жильцы, то ли сквоттеры, самовольно заселившиеся сюда, вложили свою лепту в разрушение жилища. Над окнами кухни стена обгорела, поперек двери красовались буквы граффити.
Больших усилий прикладывать не пришлось. Старые замки проржавели и были разболтаны теми, кто побывал здесь раньше меня. На полу валялись свидетельства их пребывания здесь: банки от пива, одинокая туфля, похожие на каких-то водных существ использованные презервативы. Мои родители всегда снимали жилье, как и я, и вечно умудрялись находить дома с проблемами. Этот дом, где мы прожили дольше всего, был отсыревшим еще тогда, когда мы тут поселились, а теперь плесень покрывала все стены сверху донизу, – черно-зеленая, она простиралась дальше, за дом, в сад, и еще дальше, туда, где на многие мили уже не было вообще никаких стен.
Когда родители впервые увидели этот дом, моя мать сказала, что он им понравился тем, что в нем можно было жить самим по себе. Ну то есть он стоял в отдалении от других домов. Никто ничего не слышал. А еще сад – целый акр прирученной земли, к которому с краев постоянно стремился подступить пустырь. Отец и мать вечно сражались с этим: что-то сеяли, применяли специальные средства для уничтожения сорняков. Сорняки были их общим врагом. А сам дом то и дело трещал, и в его углах собиралась чернота, но мама очень старалась с этим бороться. Она суетилась и отскребала эту черноту, и я занималась этим вместе с ней. И отец помогал – да, помогал, как мне помогал Джейк, но при этом он спал с другими женщинами, как и мой муж.
Мне доводилось слышать, как родители ругались из-за этого прямо здесь, в этой самой комнате. Если зажмуриться, я и теперь могла представить, как их голоса звучат здесь. Они были практически видны, как плесень – наскальные росписи, немые свидетельства их присутствия. Когда отец наконец ушел незадолго до моего отъезда, больше всего меня поразила тишина – то, что мы с матерью не производили почти ни звука. Долгое время я забывала о том, что она умерла –
