ногам, вьется по стене. Юная Повилика завороженно наблюдает за зеленым питомцем, одобряюще тянет руки. Сотни колокольчиков синего Леса приветственно звенят, встречая новичка. Цыкаю на особенно резвый стебель, с любопытством щекочущий меня за щиколотку. Девчонка оборачивается на звук, сияя как начищенная монета:
— Я сама его вырастила?! — все еще не верит в реальность своих сил или ждет похвалы?
Киваю, задумчиво разглядывая миловидное лицо: гордо задранный подбородок, чуть вздернутый нос, прорывающаяся сквозь нарочитую серьезность довольная улыбка. Повилика из пророчества, не постигшая саму себя, боевой клематис, еще не познавший мир. Что может этот хрупкий цветок, трепещущий под ветром только наступившей жизни? Садовники сорвут и разотрут в порошок невинную, первозданную красоту. Кто-то должен ее защитить, научить, помочь. Кто-то, кто не прячется посреди заколдованного леса, признав собственное поражение. Прошлое горьким комом застревает в горле. Отворачиваюсь и иду прочь, спиной ощущая недоуменный обиженный взгляд. Прости, девочка, я слишком эгоистичен, чтобы разделить твой триумф.
В наше отсутствие кухня ожила. Мардж готовит завтрак, а развалившийся на стуле Стэнли вдохновенно зевает. Мне они лишь приветливо кивают, расплываясь в улыбках для той, кто идет следом.
— Доброе утро, милая, — моя домработница наскоро вытирает руки о фартук и спешит заключить гостью в объятия. Удивительно, Клематис не сопротивляется и даже прижимается к старушке в ответ. Обезображенное шрамом лицо О’Донелли разглаживается до почти привлекательного, парень подбирается, подскакивает со стула и кланяется в попытке явить галантность. Повилика с милостивым кивком улыбается ему, садясь за стол. Во мне вскипает раздражение. Виной тому, разумеется, не Клематис, очаровательный в своей непосредственной жизненной легкости. Я злюсь на себя за неспособность радоваться звонкому весеннему утру, беззаботной беседе за чашкой кофе, безудержной вере в лучшее, исходящей волнами от молодости и заражающей всех вокруг. Будущее, как и прошлое, мрачно, полно боли и потерь. Зря я втянул девчонку в свою жизнь. Она, как молодой побег тянется к свету, теплу, а во мне остались только холод и тлен. Тридцать лет назад мое вмешательство не смогло предотвратить гибель Белой Розы. На что понадеялся сейчас? На древнее волшебство? Силу туманного пророчества? Или на пепелище чувств и надежд еще тлеет уголек любопытства? Бейзил увидел бы в этом проявление человечности и сострадания. Мелкий всегда был обо мне лучшего мнения, чем я сам. Щекастое улыбчивое лицо брата предстает перед внутренним взором, лыбится и подмигивает, как всегда, подмечая во мне смятение чувств.
— Одежда высохла. Пестициды развеялись. Больше нет потребности терпеть навязанное гостеприимство. После завтрака Стенли отвезет тебя домой, — с максимальным равнодушием бросаю через плечо, избегая смотреть в глаза.
Повилика закидывает ногу на ногу, скрещивает на груди руки и с вызовом заявляет:
— Я не поеду!
Вот так номер!
— И с чего бы это, юная мисс? Позвольте поинтересоваться, — зеркалю ее позу, ожидая пояснений.
— Мы не доиграли. У меня осталась куча вопросов и парочка несовершенных действий! — в устремленных на меня глазах пляшут огненные черти.
Да она издевается!
* * *
«Вулканы спят. В круглых лагунах — тысячелетних кратерах — ушлые гиды катают на лодках шумных туристов. Те восторженно свисают с бортов и тычут пальцами в горизонт: «Киты, киты!» Прекрасные гиганты равнодушно всплывают с глубины, выпускают фонтаны в низкий утренний туман и скрываются в толще воды под восторженные крики соглядатаев. Непостижимый мир древних огнедышащих гор и загадочных морских великанов не замечает мелкую песчинку, катящуюся по склону короткой человеческой жизни. Скалистые острова посреди Атлантики надежно скрывают тайны от тех, кто даже не подозревает о загадках и секретах. Но одну из них вызвался разгадать безумец с зудящим от нетерпения сердцем, вытатуированном на предплечье», — Бастиан Керн тыльной стороной ладони смахнул с лица рассветную морось и повернулся спиной к океану. Мадалена, самый крупный город острова Пику, обнимал лагуну каймой разноцветных невысоких домов. За расшитыми занавесками, в уютных спальнях, спрятавшихся за палисадниками раскидистых гортензий, просыпались и готовились начать новый день две тысячи жителей — потомки китобоев и авантюристов, с необъяснимым упорством вцепившиеся в край земли, отвоеванной у дремлющего вулкана, чья вершина терялась в низких дождевых облаках.
Над Азорами всегда морось и туман. Пока на одной стороне острова солнце, другую терзают штормовые ветра. Тучи, зацепившиеся за горные пики, норовят излиться скоротечным дождем и растаять без следа. Погода меняется со скоростью настроения ветреной красотки — ласковая и милая, в следующую минуту она показывает крутой норов, чтобы затем взорваться слезливой истерикой. Но доктору Керну не привыкать, ни к женским капризам, ни к внезапным переменам, требующим быстрых решений.
Едва спустившись с трапа самолета и шагнув на борт старого парома, Себастиан почувствовал себя дома — ощущение дежавю усиливалось по мере приближения к точке, указанной магическим компасом. Неоднократно мужчина ловил себя на желании провести красавицу Zeil* (яхта Бастиана Керна) по узким проливам, проложить маршрут вдоль живописных берегов от каменистых вершин подводных гор, ощерившихся на поверхности острыми черными зубьями с насаженными на них белоснежными башнями маяков, до голубых лагун, утопающих в зарослях благоухающих гортензий — цветочного символа Азорских островов. Бас грезил наяву, вместо холодного поручня старенького парома, ощущая под ладонями теплую гладкую древесину яхтенного румпеля и с улыбкой кивая воображаемой спутнице, с которой более тридцати лет безнадежно мечтал разделить плаванье по океану жизни.
Сейчас, впервые за долгие годы Керн позволил глупым беспочвенным надеждам взять верх над здравым смыслом. Вопреки опыту прожитых лет и скептическому складу ума, не верящему в чудеса, сердце бешено заходилось внутри, норовя вырваться из грудной клетки, и обвитый плющом двойник на предплечье вторил своему собрату ощутимой пульсацией.
Прибыв на Пику, Бастиан зафрахтовал гида с хитроватой улыбкой и ржавым пикапом. Почувствовав легкие деньги, местный с нарочитым энтузиазмом вызвался показать приезжему островные красоты. Цена за экскурсию была завышенной, проводник не вызывал и капли доверия, а чихающее и коптящее авто явно считало, что отправляется в последний путь. Все это не имело значения — тату, не напоминавшее о себе весь перелет, разве что не срывалось с кожи от радостного предвкушения. То и дело перескакивая с корявого ломаного французского на свистящий язык нации мореплавателей* (имеется в виду португальский) проныра от туризма деловито отрабатывал полученные евро, катая заказчика по маленьким деревенькам на побережье, здесь, вдали от большой земли, гордо именуемым городами. Час спустя, когда доктор Керн уже откровенно терял терпение, в пятый раз сунув под нос водителю смартфон с координатами искомой точки, на горном серпантине, ведущем к потухшему кратеру, татуировка на предплечье ожила, запульсировала, прогоняя невидимую кровь, затрепетала листьями плюща
