жила семья Бурлаковых с кучей ребятишек и родителями-пьяницами. Вечно беременная Машка, плюнув на детей, каждый день пила, а потом дралась с Юркой — мужем-трактористом.
Он еще как-то умудрялся выходить на халтуры, где за бутылку водки вспахивал огород или летом косил траву, а она уже давно не работала. В последний раз ее выгнали с молочной фермы и даже из жалости уже больше никуда не брали.
Как многодетной платили небольшое пособие, а детей было пятеро. И если первые трое были вполне еще нормальными, то последние, мальчики-двойняшки родились с явно выраженным диагнозом и слабоумием. Количество беременностей Машки не соответствовало количеству рожденных детей, и злые языки поговаривали, что некоторых она скидывала или вообще рожала и топила в ведре, как слепых котят.
Бабушка Агаша слушать такие ужасы от болтливых соседок Тасе запрещала. Сама она на этот счет помалкивала, но раз в неделю набирала в магазинчике крупу, хлеб, макароны и самые дешевые конфеты-подушечки и несла котомку Бурлаковым. Выбирала момент, чтобы взрослых не было дома. А их почти никогда и не бывало — скитались где-то по собутыльникам. А дети росли, как сорные травы в огороде: кто выжил — тот и молодец.
Однажды Тася застукала старшую девочку Ольгу за воровством зеленых помидоров из их парника. Девчонка сидела прямо у забора, набрав небольшие еще помидорки в подол платья, и даже не морщась, с жадностью их жевала. Тася ничего не сказала, только удивилась, как же она их ест неспелыми? Ведь невкусно, да и живот может разболеться…
В один из визитов бабушки, Тася напросилась пойти к Бурлаковым вместе. Уж очень сильно разбирало ее любопытство: что там внутри мрачного коричневого дома, с облупившейся краской и покосившимся крыльцом, возле которого валяются тряпки, рваный резиновый сапог, сломанный ржавый трехколесный велосипед и много-много другого хлама.
Запущенный двор встретил Тасю мычанием братьев-двойняшек, которым было уже лет пять, но ростом они были не выше годовалого ребенка. Они сидели прямо на земле в рваных грязных штанах и, пуская слюни, водили руками в большой луже. Девочка прижалась к бабушке и даже почти передумала идти дальше, но любопытство взяло верх.
Вздохнув, бабушка, старательно обходя шаткие доски с ощетинившимися дырами, осторожно поднялась по крыльцу. Под ним явно жили мыши, а может, и крысы. Тася боязливо зажмурилась. Внутри дома было темно, ставни плотно притворены, кое-где не хватало стекол. В абсолютно нищенской обстановке, в двух комнатах на полу валялись старые матрасы с прорехами, откуда торчали клоки ваты.
У окна притулился стол. Когда-то лакированный, а теперь облезлый и в царапинах, он был завален объедками, консервными банками, окурками и обрывками газет. С потолка свисала сиротливая лампочка, в которой еле теплился желтый тусклый свет. В другой комнате электричества не было вовсе.
Бабушка немного прибралась на столе. Выкинула в большой мешок мусор, попыталась протереть тряпкой липкую поверхность. Но потом вздохнула и просто расстелила свежую газету, принесенную с собой. Выложила продукты, поискала глазами старших — может, прячутся в соседней комнате? Но никого в доме не было.
Больше всего из этого посещения Тася запомнила две вещи: нестерпимый застоявшийся запах мочи, и двойняшек, которые заползли в сени и теперь сидели на лавке и ели свечку, выдирая ее в нетерпении, друг у друга из рук.
Тася расширенными от ужаса глазами проследила, как кусочки воска исчезают в замурзанных ртах мальчишек и ее затошнило. Она заплакала и, не разбирая дороги, помчалась на улицу, а оттуда быстрее домой. Скорее в уютную бабушкину кухню, где еще не остыла плита, протопленная утром, а по крашеным половицам бегают солнечные зайчики, и котенок Дымка прыгает по кругу, гоняясь за собственным хвостом.
Больше она к Бурлаковым не ходила. И всегда с ужасом смотрела из-за забора, как, пошатываясь, бредет туда нерадивая мамаша и с воплями, цепляясь за штакетник, ползет всклокоченный и черный от пьянства отец семейства. Тасе казалось, что через дорогу притаилось логово людоеда, а все, кто туда попадают, исчезают бесследно или обречены на поедание восковой свечки. Бабушка много раз пожалела, что уступила Тасе, и ее впечатлительная внучка еще долго просыпалась по ночам с криком, словно ее поймали чудовища из дома напротив.
Комната, где угомонился Виталик, загорелась под утро, когда все еще крепко спали. Банально, но он заснул с сигаретой, которая долго тлела в шерстяном одеяле, а потом вспыхнула в один момент.
Тася проснулась от громких криков, точнее даже воплей обожженного мужчины. Виталик разом протрезвел, и теперь матерясь и рыча, пытался ликвидировать пожар самостоятельно. Босой, он бегал из ванны с кастрюлей воды и поливал огонь прямо из коридора. Войти в комнату боялся, оттуда валили клубы дыма и гари. Открытого пламени уже не было, но вся квартира быстро наполнялась вонью и чадом. Плакали и визжали дети, стонала и причитала бабка, голосила Зоя, не зная, что выносить первым: детей или документы.
Тася быстро вызвала пожарных и скорую помощь, а сама побросала в рюкзак самое ценное и, подхватив ребятишек, выбежала на улицу. Высыпали соседи. Кто-то принес одеяло и укутал детей, кто-то сунулся в квартиру, чтобы помочь выйти всем остальным, а другие просто наблюдали из окон, позевывая от любопытства. Когда приехали пожарные, тушить было особо нечего, по счастью, виновник происшествия всё же успел пламя прибить.
Но комнату пролили водой, окончательно испортив мебель и вещи в шкафу, и настежь открыли окна. Помогло мало: всё вокруг пропахло горьким дымом, и было покрыто налетом сажи. Пришлось ехать к Светке, о возвращении в съемное жилье, не было и речи. Спасибо, хоть вещи целы.
На следующий день Тася навещала Варвару Аркадьевну. Она представилась погорелицей и с юмором рассказала ей о пережитом накануне приключении. От волос, одежды и даже кожи по-прежнему пахло дымом, хотя Тася натиралась у Светки всевозможными гелями и лосьонами. Старушка слушала без тени улыбки, с осуждением качала головой и, строго поджав губы, наливала неизменный ароматный чай.
— Вот видишь, деточка, судьба сама распорядилась, — произнесла она, ткнув куда-то наверх пальцем с безупречным розовым маникюром. — Поживи у меня, а там видно будет. Дай Бог, всё наладится.
— Вы верите в Бога, Варвара Аркадьевна? — тихо и с легкой усмешкой спросила Тася. — Я вот не очень…
— Верю. Главное верить не только в Бога, но и в человека.
Тася опустила голову и некоторое время пристально рассматривала чашечку, в которой плескалось карминное озерцо. В его поверхности отражались огоньки хрустальной, похожей на застывший фонтан, люстры.
— В человека трудно, — улыбнулась Тася и, вспомнив Вадима, с усилием сглотнула
