испытываешь. Надломилось что-то в наших с ней отношениях. А когда, как, почему — я и не заметила. Ладно, потом разберусь, когда из магистрата вернусь.
Если вернусь…
Друзей мои доводы вроде бы убедили, меня, несмотря на всю их логичность, не очень. Ехать было страшно, оставаться в приюте — подставить под удар всех его обитателей. Всего лишь очередной выбор из двух зол, и очень хотелось надеяться, что на этот раз я выбрала меньшее…
* * *
Сразу отделаться от сочувствующих и норовящих поскорее меня оплакать друзей не удалось. Всем хотелось меня в последний путь проводить, платочком помахать, дверь покрепче запереть. Может, я и зря наговариваю, но впечатление от наступающей на пятки (некоторые — в буквальном смысле слова) кучки соратников складывалось именно такое.
За два коридора и один пролет скромная и скорбная кучка увеличилась до вполне приличной толпы. За счет всех встречных и мимо не прошедших. О том, куда под таким конвоем коменданта ведут, постояльцы не догадывались, но очень интересовались. Горгульи даже затянули любимую песню, что Вера их не любит и опять с собой не берет.
Их жалобные причитания охотно поддержали наш непризнанный гений поэзии Базилик с очередной балладой и неслаженный хор умертвий. Этим любой повод хорош. Лишь бы повыть, да подекламировать дали. Процессия все сильнее приобретала приметы похоронной, и я ускорила шаг. Друзья поднажали. Поэт почувствовал, что очередная жертва его таланта пытается ускользнуть, и завопил рифмованные строчки погромче. Последний путь превратился почти в бег.
Во двор мы выскочили резвой рысцой, дружно топоча и вразнобой завывая. Поджидавшая меня там лошадка впечатлилась до глубины своей конской души и рванула к воротам. То ли решила, что в приюте, наконец-то, скачки устроили и захотела первый приз взять; то ли испугалась, что всю эту ораву на себе везти придется. Меня она с собой прихватить позабыла.
— Ой, какая примета плохая… — всхлипнула Ольга и повисла у меня на шее, размазывая по ней тушь, помаду и слезы. — Даже скотина дурная, и та беду чует!
Я поведение животинки тоже не одобрила: пока беглянку ловили, меня пытались поддержать и приободрить. В очень сомнительных выражениях. Предпочитаю остаться в живых, а не «навеки в нашей душе и памяти». Еще бы букеты с венками поднесли на дорожку, то-то лошадь бы порадовалась!
Нет, теперь я точно обратно вернусь! Назло друзьям и магистрату!
О непрошенных открытиях.
В кабинет к Вилену я заходила, как первые христиане к рычащим на арене львам. Точно зная, что меня сейчас там будут заживо жрать, а надеяться можно только чудо. Лимит на которые еще на прошлой неделе закончился. Копьями в спину меня никто не толкал, но упорный взгляд секретаря производил примерно такое же впечатление. Я зажмурилась, попыталась то ли перекреститься, то ли махнуть рукой на прощанье, глубоко вздохнула и шагнула в канцелярское логово.
В первую нашу встречу у Вилена был взгляд высматривающего добычу пирата. За прошедшее время приглянувшийся корабль давно успели взять на абордаж и сейчас решали судьбу побежденных. Судя по виду чиновника, он как раз подыскивал наиболее подходящую для меня рею. И мысленно уже завязывал на шее веревку.
— Объясните, чего на этот раз вам не хватало?
Я озадачилась. Не хватало мне, собственно говоря, пропавших постояльцев. Но сообщать об этом возможному организатору их похищения показалось вредным для кармы. Сам вопрос мне тоже не понравился: раньше потребностями приюта в магистрате особо не интересовались. С чего сейчас-то такая забота?
— Опять на голод и недостаток финансирования сошлетесь?
Не поняла… Голод-то здесь при чем? Он что, в поедании собственных подопечных, обвинить меня пытается? Этот Вилен когда-нибудь лича со скелетоном видел? — от такого обеда даже голодная Йожка откажется!
К настолько абсурдным нападкам я точно была не готова. И возразить нечего — любое оправдание полной чушью покажется. Мысленно представила, как объясняю, что огрятина для меня жестковата, а лепреконина — жирновата… И диетолог не рекомендует… Вместо каторги в сумасшедший дом отправят!
— Или Вы считаете подобные происшествия вполне нормальными и допустимыми?
Нормальным я вообще уже ничего не считала: ни пропажу постояльцев, ни наш разговор, ни самого чиновника. Насчет себя была пока не уверена, так и беседа еще не закончилась…
— Я жду ответа, для чего вы все это затеяли?
Очень хотелось задать Вилену тот же вопрос, — зачем ему понадобилось впутываться в похищения? Долю от причитающихся нам денег пообещали или сослуживцев захотел выгородить? Но о пропажах в приюте он точно знает, значит, и сам к ним причастен.
Я демонстративно изобразила пленного партизана на допросе, — выпятила грудь (не очень убедительную), сделала презрительное лицо и намертво сжала зубы. Раз чиновник так настойчиво добивается моего признания, буду молчать до последнего. Все, мною сказанное, против меня же и обернется.
— Вы хоть понимаете, чем это обернется для приюта? Лично для Вас?
Еще как понимаю, поэтому ни в чем и не признаюсь! Тон Вилена оставался по-прежнему холодно-спокойным, он даже голос не повысил. Ни злобных гримас, ни насупленных бровей, ни одного лишнего движения… Выдавал чужое бешенство только взгляд. Судя по нему, мечтать о простом повешении мне уже не стоило. В лучшем случае — рыбам скормят. По маленькому кусочку. Причем, чиновник лично от меня их отгрызать будет!
— Нападение на человека не самым удачным образом скажется на репутации всех попаданцев.
— На кого? — удивилась я. Мы с Ольгой пока не пропали, а других людей в приюте сейчас вообще не было.
— На уважаемого господина Наррина… — Озвученного уважения в тоне собеседника не удалось бы и под микроскопом обнаружить, но сейчас было не до того.
— Причем здесь вообще наш градоправитель?
Мы с чиновником в одинаковом обалдении уставились друг на друга.
— А на кого еще Ваши постояльцы охотились? — От удивления Вилен оправился первым, хотя это не его реакцию три года вурдалаки с упырями развивали. Занимательная должна быть у человека биография, если его вообще ничем из равновесия не выведешь.
К жизни моих подопечных у меня тоже появилось много очень срочных и интересных вопросов. Кто именно, на кого и зачем нападал, я понятия не имела, в чем и заверила собеседника. Признаваться в собственно неведении было стыдно: получалось, что ничего я в приюте не контролирую. К тому же, чиновник мне явно не поверил.
— Не знаю, что за игру Вы затеяли и для чего, но она может очень плохо кончится.
С эти точно не поспоришь! Если постояльцы начали на местных жителей охотиться, да еще и самого градоправителя в качестве первой
