мне спиной, воительница и блаженная, и от того мою грудь вновь разрывает смех. Комната плывет, словно в водовороте, и мой хохот утопает в ее бесконечном вращении. Хлопнула дверь.
Не в силах больше смеяться, я позволил себе утонуть в пучине Эссенции. Бессвязные сны, столь яркие, что невозможно в них верить. Что я здесь делаю? Разве это так важно. Я мертв. Но не сейчас. Я по-настоящему жив! Славься, славься, чудо-зелье! Мои клыки вонзаются в чью-то тонкую, загорелую шею, я чувствую ее, но кровь не течет в мое тело. К черту!
Шелка и перины скользят подо мной, мнутся, от них пахнет любовью. Белые, как снег, пряди падают мне на лицо. Она любит меня, и мне кажется, что я тоже влюблен. Отсветы свечей пляшут на ее влажной коже, ее аромат наполняет меня. Пьянит не любовью, но жаждой. С алых губ слетает имя, точно воззвание к Богу. Аннукар, кричит она, и этот крик удерживает меня от необратимого.
Но я не помню ее имени.
Мы пробрались в пещеру, кишащую тварями, полными жизни и злобы. Колдун ведет нас сквозь тьму, не оглядываясь на крики чудовищи звук плещущейся крови. Я лечу в темноте, каждый осколок мрака сливается со мной, становится частью меня. Везде мои когти и зубы, я никогда еще не ел столь обильно. Еще никогда меня не выворачивало от подобной мерзости.
Она стирает кровь со своего клинка, на ее лице улыбка. Не такая, как у Колдуна, в ней нет столько жадной злости. Как же ее зовут?
Она знает, что я повсюду. Наполняю собой затхлый воздух подземелий, проскальзываю под подолами плащей. Мани ухмыляется, поглаживая на запястье самострел, ему не терпится пустить его в ход. Глупец Мани, с одного выстрела этой штуки, да еще и в пещере, можно оглохнуть! Но его это не волнует. Никого не волнует.
Перед ним идет Корвус. Ему не по душе стоять рядом с «громовой палкой», как он ее называл. Поигрывает копьем, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. Кровь бежит под темной кожей так, что кажется, будто татау на его руках шевелятся, подобно змеям. Он терпеть не может подземелий, но за золотом он сунется куда угодно. Даже в пещеру, до краев забитой монстрами. И вампиром за спиной.
А Крепыш Барри не унывает, ему все не почем. И ясно почему. Я видел, как этот здоровенный увалень своей верной кувалдой убил медведя. Не потому, что он был так опасен или это была медведица, защищавшая детенышей. Просто Крепыш очень любит выпить, и когда его хмельное зелье не вовремя заканчивается, Барри начинает скучать. Он смело шагает за Колдуном, задорно постукивая молотом по древним камням, желая отвесить тумаков снующим под ногами монстрам. Как он любил говаривать: «Малышка Бри хочет танцевать!»
И мы танцуем. Пляска смерти на пути к древнему городу, где прячется наше спасение. Мое спасение. По крайней мере, так говорит Фабиан.
Хассер, ученик Колдуна, погибает первым. У него не было таланта выживать, даже чары не помогли ему спастись от лап зверя. И все тут же про него забывают. Он был лишь тенью, не достойной внимания. Всю дорогу казалось, будто его и не было. Серая мантия осталась глубоко под землей, мертвую плоть растащили крысы. Его жезл, горячий от тысячи молний, раздиравших бесконечную мглу, впился в камень под ногами своего хозяина.
Воистину, бой — не его стихия. Предсказатель, чародей, плетущий грезы, не смог предсказать и отвести глаза собственной гибели. Ну и пусть. Я никогда не любил волшебников. Туда им и дорога, в пустоту.
Как же так случилось? Впервые за свою долгую жизнь я обрел Смысл. То, ради чего стоит волочиться по этой земле, перерезая глотки врагам и выпивая их никчемные жизни. Меня приманили куском мяса, словно волка, и вот — капкан захлопнулся. Смысл моего бытия, лежит на моих руках. Холодная, как я сам.
И я не могу вспомнить ее имя!
Голову пронзает боль, в груди разрастается холод, такой, что я не чувствовал сотни лет. Я вижу ее белые волосы, испачканные алым, разорванную кольчугу, помню, что дороже ее нет ничего на свете… Но не могу вспомнить чертово имя!
И все тонет в тисках ярости, сжимающих мое мертвое тело. Не вампир, зверь бежит навстречу охотнику, забыв о боли и ранах. Ему безразлично, выживет ли он, или сгорит на месте под взглядом стальных демонов, окружающих его со всех сторон. Холодные судьи, все до одного предвзятые, купленные властью Фабиана.
Я умер. Нет никого. Ничего. Пустота вокруг. Тишина, вязкая, как смола, наполняет все вокруг. Я думаю, что еще есть Я. И ошибаюсь. Нет ничего. И ничего не было. Это Вечность, подлинная, бесконечная Неподвижность. Сон. Вечный покой.
И это ложь.
Копье Света пронзает меня насквозь, вытаскивает из небывалой тьмы, как рыбак тянет из реки трепыхающуюся рыбу. Он шепчет и кричит одновременно, он предлагает мне сделку. Предлагает все исправить. Как будто ему можно отказать! Чертов Свет разгорается так ярко, словно хочет сжечь мою душу дотла. Боль, опять эта проклятая боль!
Я не слышу криков, но чувствую, как разрывается гортань в бессвязных воплях. Руки крушат кровать и разрывают перины, туман не дает понять, что происходит. Чувствую запах. Сородичи. Мужчина и женщина. Словно одинаковые. Они стоят в проходе, молча наблюдая, как я крушу их собственность. И это меня злит!
Разбив в щепки шкаф, стоящий у кровати, я несусь к ним. И проскальзываю мимо. Они парят вокруг меня, беспристрастные тени, туманные силуэты ускользают от моих атак…
Ноги подкашиваются сами собой. Когти вонзаются в толстый алый ковер, рвут его от бессилия, царапая спрятанный под ним камень. Мужчина и женщина, одинаковые на запах, и на расплывчатые лица, стоят возле меня, о чем-то переговариваясь. Наконец, силы покидают меня, и я лежу на жестком ковре, уже не пытаясь подняться. Мужчина, сородич, тонкий, но удивительно широкоплечий, наклоняется ко мне. Секундная боль, и перед моими глазами болтается прозрачная трубка с игрой, из которой капают вперемешку сияющий дурман и моя кровь.
— Мы все это пережили, добрый друг, — словно издалека произносит он, глядя на меня черным, бездонным взглядом. — Пожалуй, с тебя на сегодня достаточно этой гадости. Адизель, позови Матильду и Хрофта. Надо подыскать нашему гостю новую постель.
— Да, любовь моя, — тихо отвечает женщина, и уходит, задев мое лицо белым подолом платья.
Через какое-то время в комнату заходят двое. Огромный детина в цветастом костюме лакея.
