— Кто? Кому? — не понял Меркулов.
— Кому, кому… Жалобы любил строчить этот Казаков, то есть, Крамаренко. Вот и погорел на этом…
8
Утром Меркулов позвонил в Научно-исследовательский имени Трудового Красного Знамени институт нейрохирургии имени академика Н. Н. Бурденко, куда был доставлен Казаков, и попросил к телефону академика Соловьева Глеба Ивановича. Они были давно знакомы. Лет пятнадцать назад Меркулов спас репутацию профессора, доказав его невиновность в смерти пациента. Он долго упрашивал Соловьева сделать операцию Казакову лично — для следствия Казаков нужен был живой.
Операция шла уже восьмой час. Меркулов сидел в директорском кабинете и через оптический отвол вместе с директором института Коноваловым следил за ходом операции.
Лица Казакова не было видно. В складках простыни угадывался только шар головы. Почему-то вспомнился старый фотограф на платформе в Кратово, он тоже так накрывался, и голова его круглилась позади большого деревянного аппарата, из-под черного покрывала высовывалась только рука фотодеятеля, снимавшая с объектива крышечку, как шляпу в знак приветствия. Вот и сейчас — Меркулов видел только руку. Крупную спящую руку Казакова.
Коновалов подозвал Меркулова к другому оптическому отводу — от микроскопа.
— Специально для вас, Константин Дмитриевич!
Меркулов посмотрел в окуляры отвода. Там была видна глубокая мокрая ямка, дно которой быстро, как след на болоте, заполнялось кровью, а потом светлело под трубочкой кровоотсоса, обнажая желтоватое, цвета древних мраморов, вещество головного мозга. С содроганием Меркулов видел, как туда с чуть заметной дрожью протянулись челюсти пинцета и быстро потянули на себя хищное тело пули, углубляя кровоточащую ранку…
Через полчаса из операционной вышел Глеб Иванович Соловьев и, сильно заикаясь, сказал:
— Д-д-дорогой К-к-константин Д-д-дмитриевич, З-з-здравствуйте!
Меркулов знал точно, что хирург заикался только по эту сторону дверей операционных помещений.
— Н-н-насколько я понимаю в пу-пу-пулях, эта пу-пу-пулька — от иностранного пистолета, — и Соловьев протянул следователю целлофановый пакетик. Но Меркулов и сам уже видел, что это был калибр не девяти миллиметров, а гораздо меньше. — Но что же к-к-касается вашего к-к-клиента, так п-п-попрошу не беспокоить. Пуля не повредила мозговое вещество, думаю, через па-па-пару дней вы с ним сможете по-по-побеседовать…
— Товарищи академики! — произнес Меркулов торжественным тоном. — С этой минуты Казаков объявляется спецбольным государственной важности. Попрошу ограничить доступ к нему медицинского персонала, особенно санитарок и технических служащих. Посторонних пропускать только с моего письменного разрешения. Я сейчас дам указание организовать круглосуточный пост внутренней и наружной охраны. — Меркулов снял трубку и, набирая номер Романовой, добавил: — Не пропускать никого, ни черта, ни дьявола…
9
Четыре шага вперед. Четыре шага обратно. Он расхаживал под узким навесом станции метро. При каждом повороте зорко всматривался в ту сторону Новокузнецкой, откуда шел я. Кто не умеет ждать, тому нечего делать в разведке — пришла мне на ум фраза из дурацкого шпионского романа.
— Какая неожиданная встреча, Леша! Давно ждем?
Ракитин-младший стушевался:
— Да я, Александр Борисович, тут с ребятами в музее был. Знаете, музей театрального искусства имени Бахрушина? Ребята что-то задержались, а тут как раз вы…
— Брось трепаться! Меня ждал… Угадал? — тоном, не терпящим возражений, спросил я. По мальчишеской физиономии было видно, что Леша не спец врать.
Он кивнул, признался:
— Если честно, то вас…
— И в пятницу ждал. А в субботу и воскресенье звонил по домашнему телефону, — продолжал я пытать Ракитина.
Длинный Леша переступал с ноги на ногу.
— Нам надо поговорить… Константин Дмитриевич тогда сказал, что, если возникнут какие проблемы, следует искать вас…
Мы вошли в вестибюль Павелецкой и встали у разменных автоматов. Мимо перла толпа, нас толкали. Но не было времени заходить в бар, кафе или возвращаться в прокуратуру.
— Вот, держите, — Леша Ракитин протянул мне пакет. Я и не заметил, достал ли он его из кармана или держал все это время в руке.
Пакет был не большой и не маленький; это был синий конверт, набитый сложенными вчетверо листками.
— Что это? — спросил я.
— Папины записи. Он их берег. Поэтому я не захотел, чтоб они попали в чужие руки. Когда они пришли, я успел достать пакет из письменного стола и сунул его в карман…
Я пока ничего не понимал, слушая Лешин монолог, а он облизывал губы, будто во рту пересохло.
— Кто «они»?
— А вы не догадываетесь? — Леша качнул головой, на макушке которой чудом держалась вязаная шапочка.
Я ещё не догадывался.
— Пришли трое. Полковник, майор и ещё один в штатском, похожий на крысу. Он был главным, сказал маме, что наш отец был американским шпионом. Это неправда! Отец честный человек, честнее их всех! Он так любил родину! Я знаю. Это и дед может подтвердить… И ещё Валерий Сергеевич Пономарев, папин друг…
Лешу колотило от волнения.
— Когда это было?
— В тот же день, когда папу убили… В среду. За день до вашего прихода. Они перерыли всю нашу квартиру, даже… — Леша посмотрел себе под ноги, — в унитаз заглядывали. Но, кажется, они ничего не нашли. Только маму сильно перепугали… Угрожали ей, я слышал… Вы простите, что она вам тогда ничего не сказала… Я тоже не мог — квартира могла прослушиваться, правда?
Его взгляд требовал ответа, и я утвердительно кивнул. Подслушивать они могли. Должны были. Даже обязаны…
— Леша, ты уверен, что эти трое были из КГБ?
— Внук генерала ГРУ не может ошибаться! — с несколько неуместным пафосом сказал Алексей. — У них были голубые петлицы, я у полковника я ещё видел значок «Заслуженный чекист»…
— Ты знаешь их фамилии? Должности?
— Извините. Нет, не знаю. — Леша опять уставился в пол. — Может быть, мама знает… Только не говорите ей про нашу встречу… Если я вам нужен, то не звоните, пожалуйста, нам домой… Звоните Юле… Ее телефон там, в пакете… Я пошел…
Через секунду Ракитин-младший смешался с толпой, рвущейся к эскалатору.
Я вытащил сигарету, чиркнул спичкой, затянулся и в ту же секунду увидел направляющегося ко мне милиционера. Я совсем забыл, что курить в московском метро категорически воспрещается.
10
— Макаров! Положишь шайбу или нет? — гаркнул мне прямо в ухо красномордый болельщик справа.
