Маргарита вышла молча, не попрощавшись.
Вьюев исчез вообще незаметно, как бы растворился в воздухе.
Вохмянин ушел, громыхая тяжелыми ботинками, лишь в арочном проеме оглянулся и, сделав всем общий прощальный жест рукой, показал пальцем наверх, дескать, если понадоблюсь, я у себя, всегда к вашим услугам.
Уехал в город Шаланда, оставив двух оперативников, увезли труп несчастного бомжа Михалыча; отправились в выделенные комнаты Пафнутьев с Андреем, Худолей. Входы и выходы из дома остались сторожить шаландинские оперативники. Погас экран телевизора, выключили свет в каминном зале, и только в прихожей осталась слабая лампочка в качестве ночника.
На втором этаже, пока Андрей с Худолеем разбирались в многочисленных комнатах — где кому ложиться, — Пафнутьев, оглянувшись на еле слышный шорох, заметил щель приоткрытой двери. Дверь открылась больше, еще больше — и Пафнутьев увидел человеческую фигуру в длинном, белом, со струящимся расплывчатым контуром. Кто-то звал его в комнату, кто-то настойчиво приглашал, просто умолял войти.
— Я сейчас, ребята, — сказал Пафнутьев и шагнул в приоткрытую дверь. Замок за его спиной защелкнулся, и он в полной темноте почувствовал на своей шее крепкие объятия.
— Не уходите, прошу вас, не уходите! — он узнал голос Светы. — Они убьют меня, вот увидите, они меня убьют, я уже все поняла.
— Кто? За что?
— Они убили его и меня тоже убьют.
— Кого убили? — несмотря на неожиданность происходящего, Пафнутьев мысленно похвалил себя за то, что вопросы задает не самые бестолковые. И даже последний его вопрос «Кого убили?» мог показаться пустым только на первый взгляд: важно было знать, кого имела в виду Света — магната или бомжа.
— Не бросайте меня, я прошу вас! — продолжала лепетать девушка.
Пафнутьев понимал, что Света действительно в ужасе, она, может быть, не сознает, что говорит, что с ней происходит. Но в следующее же мгновение до него дошло — Света прекрасно все понимает. Поднявшись на цыпочки, она не просто поцеловала Пафнутьева в губы, как это бывает на вокзальных встречах-проводах, — нет, она сделала это со всей силой, на которую была способна.
— А ты не убийца случайно? — на всякий случай спросил Пафнутьев, призвав остатки своего посрамленного разума.
— Я? — Света отшатнулась на мгновение и тут же, не раздумывая, через голову сорвала с себя полупрозрачную длинную сорочку, отбросила ее в сторону, в угол, в темноту, и предстала перед Пафнутьевым во всей своей потрясающей наготе.
— Ты когда-нибудь видел таких убийц? — звенящим, но радостным голосом спросила Света. — Отвечай! Немедленно! Ты видел когда-нибудь таких убийц?!
— Честно говоря — никогда, — искренне сказал Пафнутьев. — Думаю, что больше и не увижу.
— Увидишь, если сам захочешь!
— Как не захотеть, — пробормотал Пафнутьев слова беспомощные, но правдивые.
— Ты не уйдешь, нет? Не уйдешь? — теперь в вопросах Светы был уже не страх, в ее голосе были другие чувства, более естественные для таких положений, когда в темной комнате наедине остаются мужчина и женщина.
— Павел Николаевич! — вдруг раздался из-за двери обеспокоенный голос Худолея. — Ты живой, Паша?
— Местами, — ответил Пафнутьев негромко, но Худолей его услышал.
— Нужна помощь?
— Пока держусь.
— Виноват, — пробормотал тот.
Сознавал и понимал Пафнутьев, что с каждой минутой этой сумасшедшей ночи в комнате, залитой лунным светом, в доме, где совершено уже два убийства и, кто знает, не произойдет ли еще чего-нибудь кошмарного, от него, сурового и неподкупного, циничного и насмешливого, потребуется нечеловеческая выдержка, сила воли, а то и суровая самоотверженность.
— Хочешь выпить? — спросила Света шепотом.
— Хочу.
— Виски?
— Больше ничего нет?
— Шампанское.
— Годится.
Светясь в лунном сумеречном свете, Света пробежала в угол комнаты, через несколько секунд там раздался громкий хлопок, и вот она уже здесь, рядом, стоит перед Пафнутьевым и в руках ее два больших, господи! Два больших бокала, доверху наполненных пенящимся шампанским.
Пафнутьев выпил до дна, взахлеб, не останавливаясь, последние капли уже стекали у него по подбородку.
— Хочешь, скажу одну вещь? — спросила Света.
— Хочу.
— Никому не скажешь?
— Никому.
— Клянись.
— Клянусь.
— Клянись всем, что видишь вокруг! — потребовала Света.
— А что я вижу вокруг?
— Меня видишь, луну, землю, небо. И себя тоже видишь.
— Клянусь собой, тобой, луной, землей и небом, что никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не скажу того, что сейчас услышу от тебя.
Напрасно, ох напрасно куражился Пафнутьев, расцвечивая клятву и внося в нее слова, которых Света от него и не требовала, на которых не настаивала.
— Так годится, — сказала она.
И, приблизившись к самому пафнутьевскому уху, чуть слышно, даже не шепотом, а шевелением губ, произнесла три слова — три коротеньких, маленьких, почти несуществующих словечка.
И Пафнутьев с горечью вдруг осознал, что сиреневые заросли мгновенно отшатнулись от него, исчезли лунные зайчики в мятой траве, и сумасшедший сиреневый запах юности тоже испарился.
— Это точно? — спросил Пафнутьев, отстраняясь.
— Конечно... Об этом и спрашивать не надо.
— Как же все получилось?
— Случайно... Мы странно встретились и странно разошлись.
— Еще кто-нибудь в доме знает?
— Нет.
— А как ты объясняешь то, что произошло?
— Понятия не имею. Дичь какая-то. Просто не могу найти никаких объяснений.
— Вот почему ты бежала в комнатных шлепанцах по весенним лужам, — медленно проговорил Пафнутьев.
— А ты бы не побежал?
— Конечно, побежал бы...
Пафнутьев чуть шевельнулся, почти незаметно, почти неуловимо, но Света сразу все поняла.
— Уходишь?
— Надо.
— Ты не забудешь меня?
— Не понял?
— Не забывай меня, ладно? — в глазах Светы стояли слезы. — Просто помни — и все. И больше ничего. Есть, дескать, такая.
— Светка, ты круглая дура! — невольно вырвалось у Пафнутьева. — Ты не представляешь, что говоришь! Забыть тебя — это все равно, что забыть собственное имя. Понимаешь?
— Точно, да? Я тебе понравилась?
— Света, — Пафнутьев помолчал, подбирая слова. — Жизнь без тебя это будет... Это будет просто стон. Незатихающий, никому не слышимый, никем не замечаемый горестный стон.
