на ней ездить? По Садовому кольцу? По МКАДу? По загородным шоссе, распугивая дачников? Разве что на специально оборудованных трассах вроде той, что в Мячково, — там устраиваются специальные трек-дни для богачей, и те гоняют на своих машинах, представляя, что они настоящие пилоты Формулы-1. Здорово, конечно, но машина для десяти суток в году — это роскошь, а Тимофей и роскошь — вещи несовместимые по сути.
Какой-нибудь большой внедорожник? Тоже нет. Почему-то кажется, что у всех водителей за рулем таких громадин большая проблема с самооценкой.
Может быть, огромный-огромный пикап по типу Chevrolet Tahoe или Toyota Tundra. Но для этого нужно быть реднеком и иметь ранчо в одном из южных Штатов. Кем-кем, а американцем он себя точно не представлял. Лучше уж скандинавом на Volvo.
Что-нибудь попроще — вроде Hyundai или Kia? Почему бы и нет? Но все южнокорейские машины (да и японские тоже!) казались ему безликими. Возможно, в них кроется отражение всего восточного менталитета — стремление не выделяться и ни в коем случае не нарушить гармонию. Так он, по крайней мере, читал в одной из книжек.
Конечно, ему очень нравились семейные универсалы-«чемоданы» BMW или то же Volvo. Но семьи у него не было (он опять вспомнил про Веру и подумал, а не написать ли ей?). Одинокому мужчине разъезжать на таком автомобиле — только сердце себе ранить.
А вот какую-нибудь винтажную машину он бы купил. Только не слишком старую. Лучше 80-х или 90-х годов.
Именно такая стояла на парковке хосписа, куда он приехал к полудню, чтобы повидаться с Петром Андреевичем. Старенький и проржавевший местами Peugeot. Тимофею показалось, что владельцем этого автомобиля обязательно должна быть женщина. Купила когда-то себе машину, а на новую денег уже нет — что можно заработать, ухаживая за стариками?
Он припарковался рядом и какое-то время рассматривал красный Peugeot. Точно. Автомобиль из 80-х или 90-х. И ни в коем случае не начищенный до блеска. Машина — это продолжение водителя. А себя он ощущал именно так: металлом, которому уже пятый десяток и на котором местами проступает ржавчина.
Тимофей и его очередное чудо
Во время первой встречи Петр Андреевич был разговорчив, а сейчас нет. Тимофей это сразу понял, как только увидел старика. То ли он плохо себя чувствовал, то ли не выспался. Сейчас он сидел в кресле на террасе, и со стороны казалось — отбывал какую-то повинность. Лицо безрадостное, спина слегка ссутуленная.
— Добрый день, — произнес Тимофей.
Старик посмотрел на гостя и даже не попытался улыбнуться. Не хотел или не мог.
Тимофей пристроился рядом. В метре от них на кровати лежала старушка, которую тоже вывезли на прогулку — она все время смотрела куда-то вдаль. Или вглубь себя.
Только сейчас Тимофей услышал весенние запахи. В центре города их не почувствуешь, а тут — на территории хосписа — словно в насмешку над его обитателями просыпалась от зимней спячки жизнь. Выводили трели зяблики, соревновались в перепевках скворцы, пищали синицы и лазоревки, а деревья уже полностью покрылись листвой. Воздух был свежим. Все готовилось к скорому лету и старалось забыть снег. Тоже своего рода насмешка над Петром Андреевичем, который, если чем и был озадачен, так это тем, чтобы вспомнить если не все, то хотя бы то, что поможет ему спокойно засыпать и просыпаться с мыслью, что его жизнь полноценна.
Несколько минут они молчали. Тимофей старался почувствовать внутренний ритм старика. Но в какой-то момент подумал, что никакого ритма там нет, а одно лишь созерцание или, хуже того, — болотная тина. Повседневная жизнь человека, который никак не может добраться до своего прошлого.
На самом деле точно так же происходит и с обычными людьми — у каждого от былого остаются только обрывочные воспоминания и одна-две яркие картинки. Но и их вполне достаточно, чтобы человек не ощущал себя брошенным кораблем. А что делать мужчине, когда его самое раннее воспоминание — это больничная палата да слова врача, который с прискорбием сообщает о смерти жены и дочери — людей, о которых он сам не то что не помнит, но даже не знает, были ли они на самом деле.
Короче говоря, перед Тимофеем стояла, возможно, самая сложная в его жизни задача: почувствовать человека, который сам себя не чувствует.
Ключевыми будут не разговоры. Петр Андреевич все уже рассказал во время первой встречи, и толку от его слов особо не было. Те пять лет, что он живет в своем новом обличье, ничего дать не могут. Ключ — все то, что скрыто в темной коробке под названием «забытое прошлое». И путь туда лежит не через рассудок и даже не через подсознание. Истина пролегает где-то глубже. Вернее, в совершенно ином измерении. Доступа туда нет ни у самого Петра Андреевича, ни у лечащих врачей. Наивно полагать, что Тимофей Лотоцкий — избранный и сможет сотворить чудо, но попытаться следует.
Тимофей достал из сумки стопку фотографий размером А4. Все они были распечатаны на черно-белом принтере в участке. Изображения он скачал из интернета — тридцать картинок. На одних были изображены люди в разных ситуациях, на других — абстракции. Была даже фотография не вполне приличная по сюжету — обнаженная женщина смотрела прямо в объектив.
Фотографии были сложены в определенном порядке. Можно сказать, Тимофей сформировал что-то вроде сюжета, которому должен был следовать Петр Андреевич, но только этот сюжет не имел ничего общего с повествованием. Скорее, с россыпью звезд на небе или с сумбурным отражением света на водной ряби. А может быть, с сутью того, что мы называем «памятью», — когда из миллиарда прожитых секунд в голове остается только сотня-другая. На первый взгляд, их ничего между собой не связывает, однако они — часть того самого беспрерывного процесса, который представляет собой жизнь человека от момента рождения до таинственного мига, когда его дыхание останавливается и тело остается лишь телом.
Игра визуальными образами — это не было чем-то новым. По большому счету, так Тимофей поступал всегда, когда его «молчаливые допросы» заходили в тупик. Он любил вспоминать случай, когда напротив него сидел человек, подозреваемый в насилии над женщинами. Полчаса тишины тогда подходили к концу,
