Книга Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова

полюбоваться туманами, скрывающими лес на дальнем берегу озера. Ним набрал мелкой гальки и выбрал укромную заводь, над которой низко склонила нити-ветви старая ива. Замахнувшись, Ним так и замер с камнем в руке: его глаза сами собой широко раскрылись, глядя на существ, плещущихся в воде.

Некоторые из них были острозубыми, серо-зелёными, со спутанными гнёздами волос и водорослей на полузвериных, полурыбьих головах; жёлтые глаза без век смотрели глупо и враждебно, тощие тела, покрытые жёсткой чешуёй, напоминали человеческие. Зато другие походили на обычных женщин, с той лишь разницей, что кожа их была мертвенно бела, губы – серы, а волосы до того тонки, что казались прозрачными. Ним моргнул, и те, кто смахивал на чудовищ из страшных снов, успели нырнуть в черноту озера.

Ним икнул, сделал шаг назад, споткнулся об ивовый корень и завалился, ударившись спиной. Не сводя глаз с водных дев, он пополз назад, одновременно и умирая от страха, и не желая, чтобы они тоже пропали.

Потом старуха с перламутровыми глазами – Сплюха – поведала Ниму, что первыми были водяницы, а вторыми – мавки. Водяницы тоже вольны менять обличия, но гораздо более дикие и стеснительные, нежели мавки, любительницы смертных мужчин. Ниму вспомнилась наездница на диком быке, превратившаяся в пень у Тракта в Средимирном.

На следующее утро Ним потащил сонного Энгле с собой на озеро, и они вместе смотрели на водных девиц издалека. Велемир с ними не ходил – так и сидел у Мейи, которую Трегор отпаивал каким-то розовым отваром. На удивление, больной становилось лучше, только на лице выступили странные пятна, отливающие перламутром и сочащиеся сукровицей по краям.

На стойбище то и дело приезжали новые ватаги, и селение у озера теперь кишело скоморохами, такими чудными и разными, что Ним быстро перестал стараться запомнить их в лица и по именам. Скоморохи привозили новости, и ни одна из них не радовала: чудовищ, притворяющихся шутами, становилось всё больше, словно они размножались, как грибы на трухлявом дереве; всякая торговля в городах и деревнях почти прекратилась, никто не рисковал выезжать на дороги и везти товар. Скоморохов – из гильдии и тех, кто не числился в ней, – ещё злее гнали, виня в разбое и набегах на деревни. И всё больше людей цепляли Морь, гнили заживо, сходили с ума, и даже князь Холмолесского, Страстогор, по слухам, ею заразился.

Ним печалился и злился, но утешался тем, что ему повезло встретить скоморохов, которые отвезли его в безопасное место. Мори он тоже боялся, особенно зная, что больная Мейя совсем рядом, но Трегор подносил им с Энгле и Велемиром то же зелье, объяснив, что оно помешает хвори пристать. Что Ним не мог понять, так это почему остальные люди в Княжествах не могут исцелиться таким зельем и почему скомороший князь не расскажет им, как его сварить, если кроме него того больше никто не ведал.

После долгих и настойчивых просьб Велемира Трегор позволил им всем войти в шатёр, где он лечил Мейю. За занавесью тяжело и душно пахло, и шутовской князь протянул сперва чашу Ниму, Велемиру и Энгле.

– Отпейте, – велел он. – По глотку.

Велемир глотнул первым и нетерпеливо шагнул за занавес. Ним выпил тоже – ему показалось, что в чаше была чуть согретая вода, а так он не ощутил ни горького вкуса лекарств, ни острого запаха. Чувствуя себя неловко и странно, он тоже зашёл к больной и остановился, не зная, куда деть себя. Он ещё ни разу не был у постели хворых и не понимал, что ему стоит чувствовать и говорить: подбадривать ли, сопереживать ли, веселить? Да и Мейя так и не смогла стать ему хоть немного близкой и понятной, оттого Нима грызла смутная вина.

– Не шумите, – предупредил Трегор, заходя вслед за Энгле и обтирая руки о полотенце. Перчаток он так и не снимал. – Хоть я и дал вам снадобье, а всё же будьте осторожней. Дышите неглубоко. И долго не стойте. Посмотрели – и достаточно с вас.

Мейя лежала на подушках и шкурах, лицо её побледнело и покрылось испариной, а на щеках налились красные бугорки, похожие на нарывы или ожоги. Глаза Мейи были закрыты, она дышала сипло и поверхностно.

Велемир приблизился и замер в нерешительности. Не садился рядом, не трогал её и не говорил ничего, чувствуя себя, наверное, скованно под строгим взглядом Трегора.

– Мне не по душе, – шепнул Энгле на ухо Ниму. – Давай уйдём, а?

Ним едва заметно кивнул.

– Давай…

– По совести, – вдруг слабо всхлипнула Мейя. – Она сказала, по совести…

Трегор положил руки на плечи Велемира и мягко подтолкнул его к выходу.

– Довольно. Морь лечит одиночество.

Энгле и Ним облегчённо вздохнули, радуясь, что им не придётся уходить первыми и показывать, что им было не по душе посещение больной. Трегор вывел всех троих и плотно задёрнул полог шатра.

– Мы придём на другой день? – спросил Велемир.

– Ты приходи. Если хочешь, – туманно ответил Трегор и скрылся в шатре.

– Погодите! – окликнул Велемир. – Позвольте спросить.

Из прорези показалась рука в перчатке и взмахнула, показывая, что он может говорить. Велемир продолжил:

– Снадобье. Вы ведь можете излечить других больных?

Трегор за занавесью молчал так долго, что Ниму показалось, будто скомороший князь не услышал Велемира или что вовсе не собирался отвечать. Стоять на месте был холодновато, дыхание вырывалось изо рта еле заметными облачками, и Ним шевелил пальцами в башмаках, чтобы немного согреться.

– Стал бы я это делать? – произнёс Трегор. – Не знаю. Скоро Княжества вздохнут легче, скоро холод скуёт Морь, не даст ей идти дальше. А тем, кто уже давно болен, снадобье вряд ли поможет. У них одно лечение теперь: молитвы и подношения Господину Дорог и Владычице Яви.

Он снова замолчал, давая понять, что ничего больше не скажет. Из шатра послышался шелест и лёгкий стук, будто Трегор молол что-то в ступе.

* * *

В один из вечеров Мейя даже вышла из шатра на своих ногах, не опираясь на локоть Велемира. Вышла и заулыбалась, глядя в хмурое небо. С дубов слетали жёсткие бурые листья, кружили долго на ветру и падали на землю, в озеро, на крыши шатров, на головы. Один лист упал Мейе прямо в руки, и Ним видел, как она долго стояла, обводя пальцами волнистый край, а потом смяла в кулаке, превратив лист в сухое крошево. Немытые рыжие кудри скрыли её лицо, не позволяя разглядеть, изменилось ли его выражение. Уже потом Ним понял: да, изменилось, и не только выражение лица, но и в мыслях Мейи тогда что-то ломалось – а может, наоборот, выстраивалось так, как давно должно было выстроиться.

Никто не видел, как она выбралась ночью из шатра. Велемир не проснулся, скоморохи, сидевшие у костров допоздна, не обратили внимания на бредущую к озеру фигурку, или яркие всполохи не позволили им разглядеть, что происходило в темноте. Трегор тоже не остановил Мейю, а может, даже знал, что она замышляла.

Утром её тело нашли на берегу. Нагие мавки с ободранными спинами говорили, что выволокли её со дна озера, но Ним подозревал, что речные девы сами могли быть причастны к смерти Мейи – утянули, завлекли в чёрные озёрные воды, заманили песнями и сказками, и кто знает, что откликнулось на их зов в заколдованном Морью мозгу. Может, увлекли песнями о доме, которого у неё больше не было, о семье, которую она загубила, не открыв дверь… Напели сладко и манко о том, что ещё можно всё исправить, о том, что есть где-то тёплый край, готовый принять её и приютить.

Ним додумал это после. Когда он вместе со всеми прибежал на зов нечистецей, в его висках гулко стучала пустота.

Вода расцветила перламутровые язвы голубыми и розовыми переливами, а может, так просто казалось из-за того, что щёки и губы Мейи стали совсем серыми.

– По совести, – прохрипел потом Велемир, когда догорел погребальный костёр и стихли стоны шутовского поминального хора. – Она всё повторяла: «По совести». Помнишь, что бабка-ворожея говорила? Мейя уже тогда притихла совсем, разбередила клятая девкину душу. И кольцо это