– Но ты же – не она.
Ха! Конечно же нет. Я наверняка тихо-мирно морила себя голодом, пока не сползла аккуратно на пол по самой дальней стеночке театра, никому не доставив проблем. И уж точно не успела стать городским страшилищем, о котором рассказывают два года спустя шепотом под выпивку.
– А с чего ты взял, что у меня было проще?
– Я уже говорил: ты меня не напугаешь, – уверенно объявил этот дурак.
Да я уже тебя пугаю, и ты держишься на одном неумении проигрывать!
– Дияра, я согласен не спешить.
Угу, его неспешность я уже чувствовала своим бедром. Да и то, что он парень, с разбегу запрыгнувший в постель моей подруги на одну ночь, как бы намекало. Терпеливый он, как же!
– Ты даже не представляешь, какая красивая, – зашептал он мне в ухо, фактически опровергая свои слова. – Я ревную! Здесь все на тебя смотрят.
Угу. Разглядели неземную красоту под маской, наверное.
Этот разговор Глеб явно посчитал достаточно романтичным и убедительным для получения небольшого бонуса. Он стянул мою маску на подбородок, сделал то же самое со своей и наклонился для поцелуя. Я могла бы отстраниться, но не стала. Мной вдруг завладело странное любопытство: что я почувствую с другим мужчиной? С тем, которого не люблю. Ведь не все и не всегда спят друг с другом по любви. Ни до, ни после Поля Кифера меня никто не целовал. Узнай о таком Эви, она бы перекрестилась и залезла от ужаса под кровать, зажав в кулаке заколку как универсальное спасение от всех бед, включая целибат.
Но только губы влажно сомкнулись вокруг моих, и я чуть было не дернулась назад. Неприятно-то как! Думаю, Глеб старался, но выходило даже не на шестерочку. Губы, руки, голова – все двигалось правильно, а без толку. Это как с партнерами в танце. Меня за бедра ухитрилось подержать столько мужчин, сколько в фантазиях иных женщин за всю жизнь не перебывало. И вроде все одно и то же, но только с Полем в воздух летели искры.
– Прости.
Вывернувшись из объятий и ничего не объясняя – с чего вообще должна? – я натянула маску и направилась к уборным.
Из зеркала над раковиной на меня поверх черной ткани глядели обведенные черным дикие глазищи. В пол-лица, с ярким блеском на веках. Китай молодец! Раз и навсегда решил за всех женщин мира сакраментальный вопрос: акцент на глаза или губы.
Я быстро поняла, что совершила ошибку, позволив Глебу себя поцеловать. Удовлетворила любопытство? Молодец. Что дальше? Будешь от него до конца вечера шарахаться? Суперский план. А ведь он, поди, себе уже навоображал. И к Эви уже не прибьешься. Она мне, конечно, должна, но я не настолько отчаянная, чтобы отбивать ее у друга «Джонсона».
А впрочем, есть еще Бехчин. Бехчин, который дал мне понять, что в курсе моей истории. Бехчин, который не собирался обо мне рассказывать, ибо иначе уже сделал бы это. Но следовало поговорить с ним и понять, зачем весь этот спектакль.
Таким образом, решив дать Глебу время остыть, я оглядела зал и танцпол и наконец вспомнила, что Миша курит. Не прогадала: он обнаружился на балкончике для курящих и один. Стоял, оперевшись о перила и дымя в темное небо.
– Ради этой речи согласился пойти с нами в клуб? – потребовала, не сомневаясь, что он без уточнений поймет, о чем речь.
– Решил, что говорить о таком в театре небезопасно, – ответил он спокойно. – Думаю, ты заметила, что у нас нынче Кифер.
– Ты о нем как о болячке.
Бехчин усмехнулся.
– Значит, о Кифере ты знаешь тоже, – заключила я, искренне благодарная, что он не упомянул о романе петербургской анорексички и хореографа при Эви. Она могла бы сложить два и два.
– Кифер ведет себя грубо, провоцирует, а ты все терпишь. Ты заслуживаешь лучшего, Дияра. Талант не скрыть, слухи ходят. Все понимают, что в кордебалете тебе не место. Не думай, что это не видно. И бывает так, что насильно держат внизу, я сам через это прошел. Надо менять труппу.
Я шагнула ближе и до боли вцепилась пальцами в решетку.
– Да ты хоть знаешь, как я искала работу? Я тыкалась по всем театрам подряд, получая отказ за отказом. Шесть просмотров, шесть! «Вы сами понимаете, почему мы не можем вас взять». Это – клеймо на всю жизнь, что бы я ни делала, какой бы ни была. Я бы согласилась на все, даже на миманс. [Миманс – ступень балетной иерархии ниже кордебалета, роли с минимальным количеством движений или вовсе без них]. Потому что Казань… там у меня совсем жопа, Бехчин. Но три месяца я билась в закрытые двери. И тогда вернуться на Родину, чтобы открыть студию уроков танца, уже казалось неплохим, ибо единственным вариантом. Но мне позвонил Мерхеев. Не по своей инициативе, просто за меня попросил Савельев. Опять Савельев! Единственный человек, который отнесся ко мне по-человечески. Я рыдала, когда поняла, что заболела ковидом и не смогу присутствовать на его похоронах.
Бехчин вздохнул, будто выплюнул:
– Одна из первых жертв этой дряни.
– Да.
Я сморгнула слезы.
– Дияра, балет Россией не ограничивается. Как только ситуация с этой заразой немного выровняется, покупай билет и уезжай отсюда. Да хоть в Штаты. Иди по всем труппам и танцуй. Там таких, как ты, жалеют, а не топчут ногами.
Я грустно улыбнулась.
– Алло, Бехчин, ты вообще в курсе, что я с дюжины фуэте сблевала? Или, может, не видел, как я прыгаю?
– Огнева, а откуда бы взяться техничности, если ты два месяца в клинике, где запрещены физические упражнения, три – в бегах по труппам Москвы, а потом только и делала, что следила, как бы не выбиться из линии при перестроении? С тобой же два года никто, считай, не работал! И не ври, что тебе так – нормально.
– Не вру. Впору выть. – Я привалилась спиной к решетке рядом с Мишей и запрокинула голову. – Но каждый раз, когда я думаю о том, чтобы сделать решительный шаг, я вспоминаю, как мне было тяжело выкарабкаться. Карьера или жизнь – это не легкий выбор.
Помолчали.
– А Кифер что?
– А что Кифер? Я не могу изменить то, что он ведет себя со мной как скотина. Разве что дать то, чего он хочет: уйти из балета.
Я не ожидала, что этот разговор пробьет столько брешей в моей, казалось бы, толстой броне. Просто он лег на благодатную почву: понимание, что мой потолок уже достигнут и рассчитывать больше не на что. Что жизнь не станет лучше в обозримом будущем. Мой хрупкий мирок держался на еще более ненадежном Рамиле, который заботился о матери скрепя сердце. Если раньше я надеялась накопить денег и перевезти ее в Москву, то теперь понимала: этого не случится. Зарплата начинающей танцовщицы кордебалета порядка сорока-пятидесяти тысяч, из них пятнадцать уходило на аренду, примерно столько же я отправляла матери, на остальном худо-бедно держалась. Если бы я достигла корифея, то могла бы зарабатывать под сто, но для этого нужно было упрямо держаться, не ломаясь, лет эдак восемь. Отличный план. Ура. Осталось уговорить брата забыть про личную жизнь и сохранять благоразумие до того момента, когда у меня будут деньги отдавать за ипотеку все заработанное. Не жизнь, а гребаная столичная мечта провинциалки.
