бойцы его съежились от леденящего крика – страшно было им, да и самому Емельянову, немало повидавшему на белом свете, тоже было страшно, только бойцам это показывать нельзя.
– А вот это явно помощник Усмана, – проговорил тем временем пулеметчик Хакимов и тронул ногой человека, быстро остывшего и впаявшегося в снег, – горный мороз был, видать, по-иному скроен, чем морозы где-нибудь под Петроградом, очень скоро превращает он человека в камень.
В камень превратился и помощник курбаши, в распахе черной бороды образовалось отверстие, такое же угольно-черное, неопрятное – это открылся рот, изо рта торчал язык, словно бы человек этот – бывший человек, – дразнил начальника заставы.
– Откуда знаешь, что это помощник курбаши? – спросил Емельянов у степенного, редко вступающего в споры Хакимова. – Видел его раньше, что ли?
– Нет, не видел. У него вот, товарищ командир, смотрите, – Хакимов нагнулся, стукнул ногтем мертвеца по лбу, – видите, зеленой ниткой голова перевязана?
Хорошее зрение у пулеметчика Хакимова, то, что лоб мертвеца перевязан зеленой ниткой, Емельянов не видел даже сейчас…
– Что это означает? – спросил он хриплым голосом – студь вошла внутрь, в тело, теперь на две недели кашель с насморком обеспечены, ни в какую засаду он больше не годен, сиплый кашель выдаст любую, даже самую толковую схоронку-невидимку.
– Означает, товарищ командир, что это – мулла. А помощниками у курбаши всегда были муллы.
Верно. Правой рукой у Усмана был, например, некий мулла Бекеш. Никто не знает, откуда он взялся, кто его прислал Усману, Емельянов еще раз оглядел мертвого муллу, усмехнулся иронично: мулла находился в отличие от курбаши в первых рядах убитых, значит, он шел одним из первых, попал под пулеметный охлест и отлетел, будто мошка бессильная, в сторону, в глубокий снег – и Аллах ему не помог.
Выходит, это и есть мулла Бекеш? Емельянов всмотрелся в его лицо, ничего выдающегося не нашел, хотя понимал, что во всякой басмаческой группе мулла – помощник настоящий и роль играет не меньшую, чем сам курбаши, более того, бывает, что курбаши заколеблется, начнет думать, прав он или неправ, убивая единоборцев (и не только их, в первую очередь курбаши убивали кафиров – неверных), а мулла тут как тут, высовывается у курбаши из-под локтя и начинает им вертеть, как хочет, ругает русских, грязью поливает большевиков, православную веру, один свет в окошке для него – собственный Аллах. Иногда мулла захлебывается в исступленном крике:
– Алла акбар! – Аллах, значит, велик.
А что, русский Бог не велик разве? Хотя большевики и не признают его.
Они-то не признают, но Бог есть – недаром же в него верят так сильно старые люди, к которым Емельянов относится с великим уважением.
Начальник заставы шевельнул труп Бекеша ногой, затем подсунул носок валенка ему под спину, приподнял:
– Этого деятеля – также на заставу, – распорядился он, – вместе с Усманом и белыми офицерами. Офицеров сколько нашли?
– Двоих, – доложил один из братьев Нефедовых.
– А должно быть трое… – сказал Емельянов и поморщился от дурного предчувствия. – У Усмана было трое белых офицеров. Трое.
Перевернули все трупы, лежавшие в ущелье, каждого осветили факелом – убитых офицеров было двое, уже окоченевших, с синеющими лицами.
– Третьего не было, – упрямо помотал головой один из Нефедовых, – либо он был, но удрал.
– Такое тоже могло быть, – начальник заставы погрел себе дыханием пальцы. – Неплохо бы вычислить, кого конкретно нет?
– А как? – непонимающе спросил пулеметчик.
– Вызовем разведчиков из комендатуры, они все и определят. У разведчиков даже фотокарточки этих людей есть.
– Оно верно, – покладисто согласился Нефедов и отер рукою отекший, прихваченный морозом нос, – так и надо сделать.
Несколько трупов обмотали веревками, сделали петли, чтобы было удобнее тянуть, и в темноте поволокли на заставу.
Чимбер толкал впереди себя Женю, подгонял ее револьвером, больно втыкая ствол в спину, под лопатки, захлебывался разреженным воздухом, кашлял, сморкался. Женя дважды оглянулась на него, поморщилась брезгливо: «Тоже мне офицер…» Чимбер действительно мало походил на офицера, не брал ни умом, ни повадками, ни статью. И образования офицерского у него не было. На фронте, в войне с германцами, получил прапорщика – этот чин заработали многие, не только Чимбер, для дальнейшего роста ему надо было держать экзамены, но Чимбер их не держал. Прапорщиком он вступил в колчаковскую армию и уже там, без всяких экзаменов, заработал себе еще пару звездочек на погоны.
Пока шли через кишлак, Женя не увидела ни одного огонька в кибитках, не встретилось им ни одного человека, даже из-за дувалов никто ни разу не выглянул, хотя раньше, когда Женя шла по улице, – даже в темное время, – из-за дувалов обязательно показывались любопытные физиономии, чаще всего детские, – и это показалось ей плохим признаком…
Чего хочет от нее этот недоделанный белогвардейский офицер? Чтобы она привела его к мужу или чего-то еще?
– Быстрее! – подогнал ее Чимбер, ткнул стволом револьвера в спину, между лопатками. – Ну!
Вскоре показался забор, которым была обнесена застава, ворота были заперты. Женя знала, что ворота здесь запираются прочно, мертво, в них, чтобы не вышибли, бойцы кроме металлической пластины на ночь закладывают бревно. Один человек справиться с бревном не в силах, его закладывают двое,
– Веди себя тихо! – Чимбер вновь ткнул Женю револьвером в спину. – Не дури…
Женя споткнулась, охнула болезненно, ногу словно бы электричество пробило – показалось, что она все-таки подвернула себе ступню. В ту же секунду Чимбер дернул ее за воротник дошки, приподнимая.
– Предупреждаю, не вздумай дурить, – тихо, зловеще, четко выговаривая каждую букву, произнес он, – пристрелю, даже размышлять не стану.
Опасное предупреждение. Женя выпрямилась через силу – ей это удалось, – и хромая, заспешила к заставе, наваливаясь всем телом на примчавшийся откуда-то ветер.
– Молодец, женщина! – похвалил ее Чимбер.
Страха в Жене не было, хотя любому человеку на ее месте было бы страшно, всякая нормальная девушка обязательно испугалась бы, а Женя не испугалась, не испугалась даже в тот трагический миг, когда офицер-налетчик застрелил заведующего факторией. Жалко было Семена Семеновича, он показался ей очень симпатичным дядькой.
Надо было что-то делать…
Ворота все ближе и ближе, вот из-за среза забора выглянул боец, чью фамилию Женя знала – Барабаш. Барабаш Женю тоже знал, – как и все бойцы заставы, воскликнул удивленно:
– Это вы?
– Да, это мы, – перебил его Чимбер, – мы к заместителю командира Кривоногову.
– Счас, счас, – засуетился Барабаш, – счас я открою…
Он крикнул кого-то себе в подмогу, невидимый боец оказался рядом, закряхтел вместе с Барабашом натуженно, вдвоем они вытащили из пазов бревно и открыли тяжелые скрипучие ворота.
Из дверей домика заставы тем временем выбежал Кривоногов, расстегивая на ходу кобуру маузера – он увидел гостя через окно. Чимбер подмоге обрадовался и, выхватив из-под бурки револьвер, всадил две пули подряд в Барабаша, поморщился недовольно – на этого обсоска хватило бы одного патрона, из него можно было бы вышибить дух даже кулаком, не то, чтобы свинцовой плошкой – неэкономно поступил Чимбер…
Всаженные в
