это я тебя, опытного и обожженного, можно сказать, убеждаю, как девочку! Правила знаешь: все, что прикосновенно к операции, принадлежит операции. Так?
– Так, мой друг (чтобы тебя разорвало), вы абсолютно правы. Только откройте секрет полишинеля: с какого момента операция вышла из-под моего контроля и перешла под ваш?
– Нет никакого секрета. Вчера мне приказали встретить самолет из Лондона, ну и так далее.
– Н-да, ребяты… Вы все как близнецы-братья. Не знаю, кто матери-истории более ценен…
– И я не знаю. История все расставит по местам. Итак – где ключ?
Рассмеялся искренне, и в самом деле стало смешно:
– Потерял по дороге. Волков, этот хороший парень, подарил по пьяному делу, от души, да ведь пустяк, согласись? Почему я должен был беречь эту железку как зеницу ока?
Долго молчал, сомкнув руки на брюках спереди.
– Я как бы не имею права сомневаться в твоих словах, полковник. Посмотрим, что скажет Москва. Пока можешь отдохнуть.
– Хорошо. Вы найдете меня в аптеке. – Встал, чтобы уйти, но тот, у дверей, нарочито раздвинул ноги, словно хотел именно ими преградить путь.
Актер Актерыч – так мысленно окрестил резидента (или кем он там был?) – тонко улыбнулся:
– Вы не поняли, товарищ полковник. Впредь до особого распоряжения Москвы вы останетесь здесь, в этом доме…
Провели по лестнице вниз, тяжелая дверь раскрылась мягко и вкрадчиво, словно приглашая в будуар; куда там… Комната в три шага, койка в углу, ведро (о, как это по-русски!), кувшин фаянсовый с водой и такой же таз. «Централ… – подумал вяло. – Орловский, что ли? Только зачем они угробили Штернов? Альбомчик можно было и так изъять, без трупов и скандала. Может быть, побоялись, что супруги устно изложат суть дела? Назовут «слово». Ужели слово найдено?» – вспомнилась вдруг школа, урок литературы и учительница, лет двадцати с небольшим, – ей каждый стремился заглянуть под юбку, каждый мечтал о самом главном в жизни.
Но о таких мечтах на собраниях не рассказывают.
Счет времени вел примитивно, часы отобрали. Часа через четыре (так показалось) принесли еду: два бутерброда с копченой колбасой московского производства (запах выдавал особый) и кружку с крепким чаем. Молодой человек в штатском аккуратно расставил все на тумбочке и удалился молча. Перекусил, не замечая, как исчезают бутерброды и чай. Следовало придумать что-то, найти способ выйти отсюда и исчезнуть без следа. Неучтенный (не раскрытый перед Москвой) капитал у него был, сорок тысяч долларов, накопились еще от операций с рыбой в Марселе. Не бог весть что, но для начала вполне достаточно. Ведь можно и помечтать: Венеция, лагуна, мостики и площадь Святого Марка, и Катя улыбается на берегу, а Волков подходит, берет за руку и подводит к дочери. И улыбки, улыбки, море цветов, колокольный звон и – счастье без берегов. Нина все поймет, поплачет, но развод пришлет мгновенно, другое дело – дети. Жаль, конечно. Славный мальчик, девочка. Их воспитает государство. Твердыми. Честными. Вряд ли они и помнят своего непутевого отца. Такова се ля ви…
Как отсюда выйти? Можно уложить «пропитателя», надеть его костюм и выскользнуть. Обратиться в полицию или даже в контрразведку, чего уж там, все равно теперь; они помогут. Правда, запрут минимум на полгода, объяснят, что для его же собственной безопасности, и будут потрошить до костяка. Денег царских в этом случае не удержать… «Какие деньги, какие деньги? – прервал себя яростно. – Это же Лукоморье все, мечты детства об острове сокровищ, а на самом деле – не про нашу честь! Но тогда чего я трепещу? Все можно вернуть на круги своя. Покаяться искренне, слезно. Фактов, кои компрометируют, у них нет. Ключа – тоже. И пока это так – за жизнь (во всяком случае) беспокоиться нечего. А там поглядим».
Утро прошло пусто и бессодержательно, в бесплодных размышлениях. Одно понял: надо ждать. В психологической схватке выигрывает терпеливый. У них время пока есть, а вот у него – гораздо больше, навалом. Посмотрим. Вспомнил: в первые годы жизни с Ниной семейные неурядицы, а затем и скандалы всегда начинались по одному и тому же поводу. Он начинал рассуждать о будущем, аналитически выстраивал целые бастионы, она же поджимала губы и всегда произносила одно и то же слово: «Посмотрим». Вначале он хмурился, потом стал дергаться, потом и вовсе с губ слетали отнюдь не слова любви. Но словечко въелось… Двери открылись, появился кормилец с подносом, от тарелок исходил умопомрачительный запах, вдруг понял, что зверски голоден. Когда начал уплетать за обе щеки, появился Актер Актерыч и грустно уставился, сложив руки пониже ремня.
– Ты ешь, ешь, пока горячее… – произнес сочувственно. – Я так зашел, проведать.
– Спасибо, – кивнул. – Только почему ты держишь руки как Адольф?
– Какой еще Адольф? – напрягся. – Что ты несешь?
– Да ладно… – ковырнул в зубе вилкой. – Гитлер, естественно. Он не знал, куда девать руки, понимаешь? Они там, в партии, все держали руки по образу и подобию вождя.
Набычился:
– Слушай, Абашидзе, тебе не кажется, что твои аналогии неуместны? Тебе, брат, о душе думать надо, прими совет.
– И ты прими: ключа нет. Вы теряете время. Что в Москву доложишь, брат? Там ведь не обладают ангельским терпением…
Покачал головой:
– Что у тебя все какая-то церковная лексика? Ладно… Давай о деле. Что предлагаешь?
– Я? Ни-че-го. А ты?
– Выйдите, – подтолкнул кормильца к дверям. Подождал терпеливо, пока дверь встанет на место. – Я скажу тебе просто: ставка велика. Простую вещь пойми, полковник: на этом деле завязаны все верхние люди – и наши, и прочие. Что это означает?
Хмыкнул:
– Ты мне лекций не читай, я уже не юноша, так что давай по делу, ладно?
Лицо Актерыча сделалось красным:
– Как знаешь, я хотел по-товарищески. Так… Видишь это кресло, в углу? Мы тебя привяжем, там есть специальные ремни. Наш доктор сделает тебе укол, второй, третий – до тех пор, пока ты не расколешься до голой жопы! Я этих слов не люблю, но ты вынудил. Подумай…
Рассмеялся, правда, натужно вышло, это почувствовал:
– А как помру? Не боисся?
– Боюсь, еще как боюсь! – закивал мелко-мелко. – Карьера у нас у всех одна, другой не будет! И ты пойми: какие мои возможности? У меня приказ: то, что находится в банке, должно быть переправлено в Москву не позднее десяти дней! Один уже прошел…
Это удар, это охо-хо-хо… Серьезно. И что делать? У-хо-дить. Они, конечно, уверены, что выйти без их ведома отсюда нельзя, да ведь на всякую хитрую задницу всегда найдется подходящий винт… Решено. Без возврата.
– «Я покину родные поля… – начал читать вслух. – Уж не будут листвою крылатой надо мною шуметь
