я стал. Вот, хочешь смейся.
Я молчал.
– Чаю налить себе и то боюсь. А она, – он длинно, затейливо выругался, – все только улыбается. Я, бывает, припру ее к стенке, грожу, ничего! Смотрит и молчит. Съехал, в общем. Эх! – Снова забористо по матери прошелся. – Ведь баба! А я сдрейфил, врать не стану.
За строительным забором что-то с грохотом посыпалось наземь. Послышались оклики, взревел мотор грузовика.
– Пойду! Видать, камень привезли, с церкви.
Облицовка Храма Христа Спасителя, от которого остались лишь груды мусора, шла на отделку новых станций.
33. Место преступления
Дверь в общий коридор я толкнул с разгона, плечом, неожиданно она легко распахнулась. Почти бегом, торопясь, пролетел по коридору до комнаты Али – закрыто. Толкнул соседнюю – поддалась. В нос ударила смесь запахов, резких, едких. Ирина Львовна лежала на кровати, свернувшись, как больное животное. Фигура казалась маленькой, детской. Аля, стоящая у постели с чашкой, дернулась на звук, думаю, она-то все поняла сразу. Отступила от двери, шагнув вплотную к кровати. Ирина Львовна тут же завозилась, отвернулась к стене. Закрылась рукой.
– Добрый день. А у нас Ирина Львовна заболела. Помогаю ей. – Аля была спокойна.
Ирина Львовна, глаза блестели как в лихорадке, все так же жалась к стене, утирала рот, залепетала: «Я ничего, ничего…» – и вдруг сорвалась на всхлип:
– Алечка! Пожалей ты меня!
Резко шагнув вперед, я забрал у Али чашку, она же вдруг кинулась на меня, пытаясь расцарапать лицо. Соседка зашлась в истерических рыданиях. Наскоро заперев Алю в ее комнате, я осмотрел пожилую женщину: сильно истощена, пульс частый, неровный. Не мешкая, позвал соседа, того самого, кому Ирина Львовна чинила пиджак, попросил сбегать телефонировать, а после посидеть с ней. Она все цеплялась: «Не бросайте, нет, страшно»… Едва я выскочил в коридор, как тут же услышал стук двери, думал, сосед успел так быстро, но неожиданно раздался знакомый голос: Вася Репин.
– Егор, что ты тут? – Он опустил с грохотом мешок и растерянно пояснил: – Картошку принес, женщинам, им тяжело. А я шел, смотрю продают. Мы с Алей давно не видались. Ну и я вот подумал…
Я коротко, прислушиваясь к звукам из-за двери, объяснил, осторожно подбирая слова, зачем я здесь. Репин занервничал, скривился.
– Да иди ты… знаешь куда, товарищ Лисица! – Вася сжимал кулаки, на щеках выступили неровные пятна.
– Вася! Давай вот ты поговоришь с соседкой. С Ириной Львовной. Спроси ее. И потом мы решим?
– Я спрошу! Я-то спрошу! Только ты… Иди ты! – повторил он, тут же прибавив, куда мне идти, и, пнув с дороги свой мешок, толкнул дверь.
Говорили они недолго, вышел Вася растерянный, бормоча сквозь стиснутые зубы: ерунда, глупость.
– Егор, да врет она! С глузду съехала! – Он требовательно, настойчиво заглядывал мне в глаза, но я видел – сам он верит тому, что услышал! Не дурак. Замечал наверняка странности и раньше.
В комнате Али был все тот же казарменный порядок. Душок стирального мыла теперь откровенно терялся в другом запахе. Навязчивом, сладковатом, цветочном. Сама она спокойная и прямая сидела на стуле, в центре. Вася шагнул к ней.
– Аля, не обидели тебя? – Он посмотрел на меня и почти прикрикнул: – Путаница какая-то! Ирина Львовна говорит, вроде ты ее отравить хотела. Аля!
Она не отвечала, внимательно наблюдая за мной. Стыдно признаться, но от ее взгляда становилось не по себе. Стараясь не обращать внимания, я осмотрелся. В ящике столика обычные девичьи штучки, расческа, платок, нитки с иголками. Под кроватью легкий фанерный чемоданчик, пустой. Между кроватью и дверью узкий одежный шкаф, дверца заперта, ключик нашелся среди мелочей в круглой миске на подоконнике. В шкафу серый, отличной шерсти мужской пиджак, скручен и засунут в наволочку. Под ней шелковый галстук, «сувенир» из кабинета Кулагина. Вася отвел глаза, сунул руки в карманы, замер у стены. На узкой полке спутанный клок волос, завернутый в бумагу. Тут же несколько пустых флаконов, часть разбита, брак. На одном этикетка истерта, но можно разобрать тусклое золото надписи: «Букетъ», старую маркировку фабрики. Я замотал руку шарфом, снял пробку – густой, знакомый уже аромат вызвал легкую тошноту. Еще нашелся дагерротип женщины, причесанной на старомодный манер, рамка дешевая, под стекло подсунуты сухие цветы, листья.
Аля по-прежнему сидела ровно, руки сжаты меж колен. Глупо, но я не мог заставить себя сесть напротив, на ее кровать. Остался у стола.
– Чем же вы травили Ирину Львовну? Стиролом? Его легко определить, запах резкий. И не побоялись, что соседи заметят. Хотя что я! Сами вы запахов не чувствуете. Верно?
Она чуть пошевелилась, но не ответила.
– Насильно ее поили, мучали. И за что же?
– А что мне было делать, по-вашему? Она меня изводит, сыпет толченое стекло в обеды. Издевается, – вдруг искренне удивленно, но немного монотонно заметила Аля.
– Откуда вы это взяли? – За стенкой послышались голоса, вернулся сосед, который бегал к телефону.
– Знаю. А я что же, по-вашему, должна терпеть все это…
Вася дернулся:
– Аля!
– Нет, это прямо удивительно! – Она не обратила на Васю никакого внимания. – Мало того! Всю квартиру подговорила. Этого – Аля мотнула головой в сторону коридора, – других тоже! Все тут желают моей смерти!
После этого разговор смялся. Аля все повторяла, что соседи сыпят ей в еду стекло, что за ней подсматривают и следят.
– Да-да, и те, что вас отметелили, тоже за мной шли, я приметила!
Непричесанные, неопрятные волосы лезли ей в лицо, она машинально заправила прядь за ухо.
– Аля. – Я заговорил как можно спокойнее, боковым зрением стараясь держать Васю в фокусе. – Вы ведь выдумываете все. Вы и мужа Ирины Львовны выжили отсюда. Травили и его, верно?
– Жив он, подлец.
– Жив, я говорил с ним. Но он вас боялся. Вовремя отсюда съехал.
Аля, наклонив голову, вслушивалась в мои слова, выглядела она… довольной.
– И тот школьник, – продолжал я, – который, помните, в вашей квартире ставил опыты с купоросом. Якобы так и отравился. Но ведь купорос слабо ядовит! А вы? Вызвались ухаживать за ним, а сами – что подмешивали в порошки?
Она снова не ответила.
– Ребенок ведь. Я тогда впервые подумал, удивился, зачем вы или Ирина Львовна солгали? – Я пытался объяснить произошедшее вроде как ей, но на самом деле Репе. – Чем он вам досадил?
– А чтобы неповадно было! Гаденыш. Все совался, подслушивал, заглядывал. Им в ячейке велят разузнавать, что я делаю да куда хожу. Таких струнить надо. Кто же за меня постоит? Все самой. Смешно, как он перепугался. Все скулил…
