одновременно нажимают на курки, но выстрелов не следует. Холодно засмеявшись, они отбрасывают оружие и хватаются врукопашную. Секстон Блейк использует восточные боевые приемы джиу-джитсу, а Черный Макс дерется, как баба, – кусаясь и царапаясь. У этой схватки может быть лишь один исход. Сыщик умелыми, хорошо продуманными пинками и отмахами рук оттесняет Макса к краю крыши и, пока тот пытается удержать равновесие, произносит: «Твоим злодеяниям пришел конец! Завтра человечество проснется к новой жизни, в новом мире, где белое рабство будет так же абсурдно, как мысль о том, что такое чудовище, как ты, могло ходить по этой земле!» На что Черный Макс тут же отвечает: «А не застряли ли вы, уважаемый Секстон, в какой-то роли? Не перепутали ли вы меня с вашей уголовницей Стеллой? Я женщинами никогда не интересовался, я больше по части мальчиков!» И затем, из последних сил вцепившись в сыщика, увлекает его за собой вниз. В падении они сливаются в сладострастном поцелуе…»
* * *
«Слушай, а ты, случаем, не забыл о Мари-Софи со всей этой ахинеей? Разве она не торопилась домой в Gasthof Vrieslander?»
«Так ты же сама хотела услышать историю о Кровавой Ноге. Вот теперь сиди и слушай!»
«Я думала, в ней будет больше накручено!»
* * *
«Мари-Софи тряхнула головой: пока она вспоминала историю Кровавой Ноги, улица сузилась еще больше. О чем она думала? Ей совсем не хотелось застрять на этом месте, на этой странице журнала, ей хотелось перелистнуть, перелистнуть, перелистнуть, но, как она ни старалась, голос доброй соседской женщины так и не сумел пробиться к ней сквозь толщу времени. Ей нужно выбраться с этой улочки, из этого рассказа о Кровавой Ноге, прежде чем он закончится и она останется здесь навсегда; расстояние между сторонами улочки уже стало таким маленьким, что большеголовый и стриженая проститутка – а это была именно проститутка, Мари-Софи теперь это ясно видела – стояли бок о бок напротив нее.
– Мне нужно идти! – г олос девушки срывался от подступавших к горлу рыданий. – М не здесь не место! – они смотрели сквозь нее. – Я не такая, как вы!
Кто-то сзади положил ей на плечо руку:
– Мы это знаем!
Глубокий голос заставил волосы на затылке Мари-Софи встать дыбом. Говоривший выступил вперед. Это был мужчина средних лет, ростом с карлика, в белоснежном костюме, сиреневой рубашке, с расписанным вручную шелковым галстуком на шее и в мокасинах из крокодиловой кожи. В руках он держал пуделя и смахивал с крашенных в розовый цвет собачьих кудряшек воображаемую перхоть.
У девушки перехватило дыхание: это был сам Черный Макс!
– Но, может, мы все-таки сначала закончим нашу историю? – он легонько постучал по кончику своего носа украшенным перстнями мизинцем. – А потом уж будешь делать, что захочешь…
Предводитель уголовников прищурил глаз.
* * *
Вот видишь? Каждый имеет право на то, чтобы его история была рассказана до конца!
* * *
Когда директор Нацбанка доложил королю преступного мира, что детоубийца найден, Черный Макс выпучил глаза, вскочил на массажном столе и стоял там, широко расставив ноги, с возбужденным членом, потрясая в воздухе сжатым кулаком, и завопил во всей своей неприкрытой наготе:
– Когда-то я был ребенком, и это было прекрасно! Меня ласкали и целовали, меня купали и посыпали присыпкой мой зад, меня баловали и хвалили, по праздникам мне давали в руки флажок и шлепали по попе до тех пор, пока это не стало мне нравиться! Дети и друзья детей всего мира, я перед вами в долгу!
А долги свои король подземного мира платил исправно. Беспризорник завязал разговор со «священником» и тянул время, попросив научить его детскому псалму «О, Иисус, лучший из братьев». И хотя эти стихи разрывали Морицу Вайсу сердце, он так боялся раскрыть истинную причину того, зачем пришел в парк, что не осмелился отказать паршивцу, и устроил урок воскресной школы прямо там, не сходя с места.
Поэтому можно сказать, что детоубийца Мориц Вайс Кровавая Нога почувствовал облегчение, когда лазутчики Черного Макса подкрались сзади и прижали к его физиономии пропитанную хлороформом тряпку – в этот момент он с мальчишкой на пá́ру допевал второй куплет псалма в девяносто третий раз.
Лазутчики незаметно выволокли его из парка и, связав, как свинью, бросили в вонючем закутке городской канализационной системы. Там он должен был дожидаться, пока Черный Макс обдумывал свой приговор.
* * *
Черный Макс подмигнул Мари-Софи, оказавшись уже где-то между ее грудей – фасады домов сблизились настолько, что пудель ерзал у самого ее живота. Конец истории и конец улицы теперь были близки.
– И как ты думаешь, что я тогда сделал? – улыбнулся Черный Макс.
– Это ее не касается!
Девушка дернулась, почувствовав, как теплое дыхание Кровавой Ноги просочилось сквозь материю платья и остыло на ее бедре. Голова в дверном проеме прошипела:
– Это решать Максимилиану Шварцу!
А стриженая треснула калеку по лысине.
– Газеты опустили одну деталь, ты ведь знаешь об этом?
Мари-Софи не хотела знать и затрясла головой, но Черный Макс притворился, что не понял ее протеста:
– Сначала его раздели догола. Мне хотелось заиметь фотографию негодяя в одежде Адама. И что, ты думаешь, при этом обнаружилось? Этот гад собрал газетные вырезки о самом себе и состряпал из них нижнее белье. Зверюга в прямом смысле весь шуршал, когда убивал бедных крох! Ага, подумал я, раз уж ты так привязан к этим новостям, то вряд ли тебе достаточно просто носить их поближе к своей коже. И что я тогда сделал?
Черный Макс послал бюсту девушки торжествующий взгляд, а та, закрыв глаза, попыталась подумать о чем-нибудь хорошем.
– Я приказал всю пачку вырезок запихать ему в зад!
Проститутки захихикали, пудель тявкнул, Мориц Вайс завыл.
– После процедуры его снова одели в его овечью шкуру, мои парни отвели его назад в парк, оттяпали ему ноги и повесили их над ним на дереве. Там-то по анонимной наводке поздно ночью и нашла его полиция.
– Мертвым! Не забудь это! – лицо Кровавой Ноги уже вдавилось в бедро девушки, и он выплевывал слова через уголок рта. – Вы убили меня, чертовы ублюдки!
Черный Макс протиснул ногу между девушкой и детоубийцей и наступил на опухший обрубок – там, где раньше была его левая нога. Тот громко взвыл:
– Я имел право на справедливый суд!
– Как и те детишки? – прошипело в дверном проеме.
– Как и те детишки? – эхом отозвалась короткая стрижка.
Атмосфера на улице накалялась, и, конечно же, Мари-Софи стала бы свидетельницей
