себя. Повертел в руках, выщелкнул обойму, посмотрел, вдвинул на место.
– Эта полная?
– Да.
На затворе, где-то на треть длины считая от рукоятки, были чётко выдавлены две латинские буквы – «CZ» и цифра «100». Николай немного поразмышлял над этим, но в голову никаких ассоциаций не пришло и он положил пистолет обратно на камень.
– А я куда полный рожок деть успел – вспомнить не могу. Пару раз, вроде бы, всего на спуск нажал – и всё, все патроны до единого… Странно даже. Мистика. Хорошо, второй не успел пристегнуть.
– От всего сердца тебе за это большое человеческое спасибо.
– Угу. Как говаривал добрый доктор в «Формуле любви». Болит у тебя?
– Сейчас не так.
Шалва поморщился, и вслед за ним поморщился сам Николай.
– Здорово ты меня напугал. Стонешь и колотишься об меня головой. Я тебя спрашиваю: «Ты как? Ты как?», а ты молчишь.
– Ну, ладно… Я испугался просто. Тогда было здорово больно.
– Испугался, ага… Как начал из пистолета хреначить…
– Ладно тебе.
Осторожно разминая бок под скособоченной и пропитанной засохшей кровью повязкой, любитель стоматологии фыркал себе под нос, как недовольный ассортиментом помойки кот. Поправив, насколько это было можно, тряпку, он, разогнувшись, посмотрел на Николая с некоторым смущением.
– Касательное, – сказал он извиняющимся тоном. – Такое и должно болеть, правда?
– Да, наверное. – Николай пожал плечами: как должен болеть разлохмаченный пулей кусок собственного тела он представлял себе пока с трудом.
Разговаривать было особо не о чем, не о еде же. Вода, слава богу, была – из устья овражка неспешной струйкой вытекал тоненький ручеёк, несущий в себе лёгкие красноватые песчинки. Один раз, нагибаясь за очередной пригоршней холодной, чуть жестковатой воды, Николай увидел мелькнувшее в образованной веткой микро-запруде тело лягушки, но пить не перестал. Лягушки, насколько он помнил из каких-то детских книг, воду не портили.
Собственно, так они и провели весь этот день. Неспешно переговаривались, лёжа на расстеленных поверх нагревшихся камней строевках и стараясь не затрагивать что-либо, имеющее отношение к еде. Отходили на десяток шагов в глубь овражка к ручью, потом, шаркая ногами, возвращались. Из просвета между ветвями деревьев, растущих почти вплотную друг к другу, было видно галечное русло реки, вдоль которой они сперва бежали, потом ехали, а потом снова бежали вчера. Пейзаж был абсолютно мирный, но выходить на залитое солнечным светом открытое пространство никому из их двоих совершенно не хотелось. Укрытие, в котором они так удачно залегли на день, удалось найти только перед самым рассветом, когда оба уже едва волокли ноги от усталости и напряженного ожидания того, что теперь их в любую минуту могут обнаружить. Последние полчаса Николай всерьёз опасался, что помимо всего прочего, ему придётся тащить Шалву от реки на себе – но тому, видимо, было легче ковылять самостоятельно, чем получать дополнительную порцию боли, вися на спине не слишком-то и мускулистого товарища.
– Сколько нам до своих осталось, как по-твоему?
Николай, сосредоточенно приглаживающий наполовину оторвавшуюся нашивку с российским трёхцветным флагом на рукаве разложенной сейчас перед носом строевки, поднял голову и прищурился, выискивая солнце в переплетении веток над головой. Только потом, сообразив о чём его спрашивают, он повернулся к стоматологу.
– Расстояния здесь, конечно, не особо большие в любой конец. Но нам… Знаешь, Шалва, официально говоря – чёрт его знает. Но по моим прикидкам – ночь нормального бега.
– Нормального не получится? – тот показал пальцем на свой бок и с кривой улыбкой пожал плечами – сам, мол, видишь.
– Даже при этом. Нас машина здорово выручила. И вообще, как говорил упавший с небоскрёба ковбой, пролетая мимо второго этажа: «пока всё идёт неплохо»…
Посмеялись. Потом помолчали оба. Николаю хотелось задать вопрос о том, что чувствует Шалва в отношении убитого чечена-конвоира, но он так и не открыл рот, задумавшись о своих собственных ощущениях. Убитый им водитель машины был вроде бы таким же, как и все остальные, что доказывалось пистолетом в бардачке, но лично он ни самого Николая, и никого из тех, кого он знал, не бил, не мучил, не пытал. Так что с точки зрения собственной совести, сейчас, по прошествии полусуток, когда и машина, и её бывший хозяин остались далеко позади, всё это выглядело не очень красиво. Грязно выглядело, плохо. Совершенно в стиле местных жителей, с которыми Николай ставить себя на одну доску не хотел. А вот пришлось всё же.
Стараясь силой заставить себя отвлечься от противных мыслей методом Скарлет О'Хара – то бишь пообещав себе подумать об этом завтра, он вгляделся в шевелящиеся губы товарища. Молится, что ли?
Перехватив взгляд, тот улыбнулся, и продолжил с полуслова, словно включив звук:
…Я уехал от Фридона и, скитаясь в зной и стужу,
Вместе с верными рабами обошёл моря и сушу.
Но вестями о царевне исцелить не мог я душу,
И подобен стал я зверю, а не доблестному мужу…[12]
– «И подобен стал я зверю…» – повторил за ним Николай последнюю строчку. – Это про нас?
– Про нас, – засмеялся Шалва. – Это было написано столько лет назад, что тогда ещё Москвы не было, не то что России. Нас в школе на двух языках заставляли учить, вот и всплыло. Про себя-то я по-грузински…
Николай слушал лежа, положив голову на руки, и Шалва читал и читал стихи, лишь изредка останавливаясь, чтобы вспомнить одно или два слова.
…Дэвы высекли пещеры посредине этих скал,
Я нашёл их и чудовищ перебил и разогнал,
Но рабы мои погибли, не спустив своих забрал, –
Злобный рок меня, скитальца, снова кровью запятнал…
…Я вернусь без промедленья, не останусь долго дома.
Наблюдай, чтоб не скитался витязь в чаще бурелома.
Мне двух месяцев довольно, ведь дорога мне знакома.
Не приду, так, значит, буду я убит ударом грома…
Когда Шалва закончил, они оба долго молчали. Уже начинало холодать, солнце ушло куда-то в сторону и тени ползали по оврагу вместе с ветром, переворачивая и сбивая в кучки сухие листья.
– Всё про то же, что и сейчас, – наконец прервал молчание бывший бригадир. – Про рабов и про то, что надо вернуться.
– Надо, – глухо согласился Шалва. Лицо у него за секунду изменилось, потеряв то высокое, одухотворенное выражение, которое было на нём, когда он читал стихи, и Николай даже пожалел, что вообще сказал эти слова. – Только мы с тобой не особо на Тариэла с Нурадин-Фридоном похожи…
– Главное – до своих добраться, а там уж разберёмся, кто Фридон, а кто не Фридон. Если в
