Лядов, — сообщил он специально для меня, — и его сын Александр. Прибыли к нам прямо с застав, привезли славные вести. Наша империя растет благодаря их службе“. Отец вынужден был вести светскую беседу, однако я видела, что он буквально кипит изнутри. Государя это только потешило, а вот сын атамана… Ах, Ани, он глаз с меня не сводил, и таких глаз я не видела прежде. Бесстыжие, бесстыжие! Черные и пылающие, как угли, они опаляли меня. Мне едва хватало терпения, чтобы усидеть на месте и не бежать сломя голову прочь…»
— Боже! — Саша оглянулась на Михаила Алексеевича, не в силах в одиночку справиться с охватившим ее волнением. Мама — незнакомая, непонятная — вдруг предстала перед ней юной девочкой, потрясенной знакомством с пламенными Лядовыми. У мадемуазель Вебер получилось так красочно описать эту сцену, что Саша будто слышала Катенькин голос, слезы сами собой заструились по ее лицу, а грудь сжало, как от слишком тесного корсета.
В ответном взгляде Михаила Алексеевича было столько спокойной твердости, доброты и понимания, что она будто ощутила его руки на своих плечах, успокаивающие и надежные.
— Я сказала Катеньке, — продолжала мадемуазель Вебер, — что знаю Лядовых. Мама шила для Варвары Афанасьевны, ах какой красавицей была ваша бабушка, Александра Александровна! И тогда Катенька просто забросала меня вопросами — об укладе в их доме, о характере атамана, а больше всего — о его сыне. Спустя две недели мы с мамой приехали в особняк Лядовых, и тут Александр, который прежде не замечал нас вовсе, перехватил меня у порога. Он попросил передать для Катеньки записку.
— Вот так папа! — всхлипнула Саша, пораженная подобной прытью. — Вот так пострел!
— Катенька едва в обморок не упала, когда я передала ей это послание… Совсем всполошилась, бедная. Однако в следующий наш визит поручила мне отнести ответ. Так я и стала их тайной поверенной.
В голосе мадемуазель Вебер зазвучали сожаление и грусть, и Саша догадалась об их причине.
Эта история закончилась так трагично.
— Что же случилось потом? — спросила она нетерпеливо.
— Полгода я носила туда-сюда эти записки, пока однажды весенним утром мама не сказала мне на обратной дороге от Краузе: «В какую же беду попала эта девочка. — Катенька? Что же с ней приключилось? — удивилась я. — Мерки для платья увеличились, — ответила мама, — такие перемены с барышнями случаются лишь тогда, когда они на сносях. Больно нетерпелив оказался великий князь, свадьба-то еще только через пять месяцев!» Но я сразу поняла, что великий князь тут вовсе ни при чем, бросилась маме в ноги прямо в коляске и, плача, во всем призналась. Она слушала меня молча, а когда мы приехали домой, также молча собрала драгоценности, деньги, самые необходимые вещи. «Нам нужно бежать из столицы, — объявила она мне, помертвевшей, — как можно быстрее и как можно дальше. Великий канцлер не простит нам такого сводничества». И мы бежали — на север, в дикие края, где медведи заглядывали в окна. Мы сменили фамилию, скупо тратили деньги, жили в забвении и бедности, страшась привлечь к себе лишнее внимание.
Слухи из столицы доходили до нас с опозданием. Лишь спустя несколько лет удалось узнать, что Катенька Краузе умерла от лихорадки, а у Александра Лядова вдруг невесть откуда появилась дочь.
Пять лет назад покинула этот мир и моя мама, тогда я рискнула перебраться сюда, потому что постоянные морозы истощали мое здоровье. С тех пор и живу здесь, — закончила мадемуазель Вебер и развела руками, демонстрируя свой убогий быт.
Саша помолчала, собираясь с мыслями.
— Как же мне отблагодарить вас за все лишения, выпавшие вам по вине моей семьи? — спросила она удрученно. — Дорогая Ани, я бы без промедления пригласила вас жить в нашей усадьбе, да ведь и надо мной висит тень великого канцлера. Как бы не навлечь на вас новых несчастий. Разве что деньгами, но этого так мало!
— Я устала бояться великого канцлера, — ответила мадемуазель Вебер решительно, — и устала все время прятаться. Разве же это жизнь, Александра Александровна? Если вы и вправду готову предоставить мне кров, то я немедленно последую за вами. Вы у меня будете самой модной барышней в империи!
— Да ведь я вовсе не модница, — призналась Саша, которой очень понравились и эта решительность, и сама мадемуазель Вебер — мужественная, не утратившая в скитаниях природной живости. — Но с вами готова ею стать. В таком случае, по рукам. Вы собирайтесь, а я сегодня же пришлю за вами экипаж. Больше вы не будете ни в чем нуждаться.
На обратной дороге Сашу раздирало столько чувств разом, что она словно стала ниже ростом. Уменьшилась под ворохом самых разных ощущений.
Ярче всего была злость — впервые в жизни она едва не ненавидела своего отца.
Почему он не забрал, не выкрал, не увез Катеньку Краузе из отчего дома?
Почему не удержал себя в руках и почему воспользовался ее невинностью, поставив в такое ужасное положение?
Почему не обвенчался с ней у первого попавшегося священника?
И почему не вмешался дед?
Страшное подозрение закралось в душу: неужели папа начал ухаживать за дочкой великого канцлера, лишь бы насолить старому врагу? Неужели он и не собирался связать свою судьбу с судьбой ее мамы?
Тогда отчего же он скорбит уже более двадцати лет?
Или это не скорбь, а угрызения совести?
Более всего ей хотелось узнать, что у отца были самые чистые намерения, да только обстоятельства оказались сильнее юных влюбленных.
Маму было так жаль, будто она была Сашиной подругой, сестрой, дочерью. Будто они росли рука об руку из года в год, и потеря оказалась невосполнимой, громадной, ужасной.
Как понять, отчего отец оставил маму в такой беде? Как узнать, что случилось?
Уж скорее бы дед ответил на ее письмо — Саша истово надеялась, что он сможет пролить свет на тайны прошлого.
А если нет… придется отбросить всякую жалость к отцу и спросить его обо всем прямо.
Позади всхрапнула лошадь, и Саша торопливо оглянулась, проверяя, не взбесилось ли и это животное под Михаилом Алексеевичем, как было утром.
Однако кобыла только недовольно фыркала и терпеливо продолжала нести своего ездока.
Саша снова припомнила вчерашнее и едва подавила тяжкий вздох.
Воспитание подняло ее руку с плетью — а воспоминание о старике лекаре остановило удар.
Лядовы всегда чинили правосудие
