К лугу, который начинался почти сразу у кромки озера, голова пеших жеребьевщиков и задние телеги с артельщиками прибыли почти одновременно. С последней, самой скрипучей, разболтанной телеги, остановив тощую, запыхавшуюся от непривычного бега кобылу, спокойно слез угрюмый Антон. Не обращая внимания на мужиков, приготовившихся к жеребьевке самого завидного луга, он достал из телеги колышки и не спеша принялся вбивать их, двигаясь вглубь луга.
По толпе прокатился ропот. Мужики сбились в кучу, наседая на Захара и понятых. Они показывали им пальцами туда, где по Антоновым разметкам выстраивались рядами члены артели. Заняв свои места, артельщики взяли косы и принялись править их, с нежным дзиньканьем водя широким оселком по лезвию.
— Как так? — зашумели в толпе.
— Без жеребьевки!
— По какому праву?!
— Чего же сельсовет смотрит?
— Самоуправство! Сроду такого не бывало, чтоб косить без жребия!
Захар заранее предвидел этот шум. Он ждет, когда можно будет сказать, что половина заозерного луга вчерашним решением сельского совета отведена под покосы артели, согласно числу паев, имеющихся у ее семей. Но общество страшно поразил неожиданный захват артельщиками луга, на который каждый из хозяев втайне мечтал вытащить себе жребий. Шум не унимался, а наоборот, делался все громче и злее. Теперь уже нет в гаме толпы того веселого гвалта, что был на Замостенском лугу. Каждый хозяин орет, возмущенный несправедливым нарушением векового обычая жеребьевки и, распаляясь, от собственного крика, все более свирепеет.
— Пущай тянут жребий наряду со всеми!
— Нахалом захватывать всякий может!
— Ишь, колышки понатыкали, будто и впрямь по совести жребий вытянули!
Над толпой стали видны поднятые в сторону артели кулаки, блеснули на солнце косы. От кучки артельщиков, приостановивших начало покоса из-за шума мужиков, отделился Иван Протакшин и направился к толпе. Вслед за ним, бросив на дальнем конце недоколоченные колышки, быстро захромал Антон. А толпа, увидев прямых виновников захвата луга, загудела еще более угрожающе и, не дожидаясь их приближения, двинулась прямо к артельщикам.
— Не дадим захватывать!
— Пускай будет по закону!
— Мы с ними по совести луг у Замостья отдали, а они нахрапом взять хотят!
Напрасно Захар, пытаясь утихомирить толпу, поднимал руку, кричал, что артельщики косят по закону, что накануне сельский совет вынес решение выделить по их паям покос на этом заозерном лугу. Никто его не слушал. Все, подняв сверкающие на солнце косы, бегом устремились к Ивану и Антону, вслед за которыми один по одному подбегали артельщики, тоже не выпуская из рук кос.
— Братцы-ы! — вырвался вперед толпы взъерошенный, с горящими глазами Григорий Поликарпов. — Братцы! — размахивал он руками. — Нечего с ними валандаться, с горлохватами! Занимай луг по паям — и все! Пущай попробуют сунуться!
— Ах ты, сучья твоя порода! — взревел подбежавший Антон. Он схватил Григория за грудки и, тряся, приговаривал: — Ты на кого натравляешь? Ты на кого, кулачиная твоя шкура, народ подзуживаешь?!
— Гриха! Гриха! Не поддавайся, — визжал Митя, прыгая вокруг Григория и Антона. — Дай ему, шаромыжнику хромому! Дай ему!
— Граждане! Граждане! — кричал Захар.
Голова Григория, который извивался в могучих руках Антона, моталась взад-вперед. Потом, наконец, изловчившись, Григорий сунул кулаком Антону под ложечку. Тот охнул и отпустил его. Тогда Григорий, воспользовавшись мгновением, развернулся справа и изо всей силы трахнул артельщика в ухо. Антон, мотнув головой, повалился на сторону. Коснувшись пальцами травы, он с трудом удержался на ногах, крикнул:
— Ребята! Не видите, што ли… Бьют наших!
Прокоп Сутохин, за ним Иван Лучинин кинулись на Григория.
Мужики в толпе при виде этого взревели еще более яростно и, взяв на изготовку косы, медленно двинулись на артельщиков.
От толпы отделились несколько человек и бросились по лугу к Антоновым колышкам, выдергивая их и разбрасывая в стороны.
Артельщики, кучка которых в сравнении с огромной разъяренной толпой казалась особенно маленькой, подняли над головами готовые к бою косы.
У Захара сорвался голос от крика, от предчувствия близкой беды.
Не зная, что предпринять, чтобы остановить готовое вот-вот разразиться побоище, он перебегал от одного мужика к другому, кричал, хватал за руки, стараясь вразумить каждого, но ничего из этого не получалось.
Две озлобленных группы разделяет теперь всего несколько шагов. Только что висевший над лугом галдеж сменился страшной предгрозовой тишиной. И вот, как удар хлестнувшего бича, как искра молнии, взметнулся из гущи толпы наполненный мстительной злобой крик:
— Бей христопродавцев!
Беспощадно сверкнув на солнце стальными лезвиями, ляскнули занесенные над головами кучки артельщиков косы.
И вдруг над онемевшей толпой прозвенел истерический бабий визг:
— Глядите, глядите! Пожар! Пожа-а-ар!
Все головы повернулись в сторону ясно видной за озером деревни. Там из самого центра селения, над гущей домов, изб и построек, вздымался к небу черный столб дыма.
Пожар…
Нет в деревне слова страшнее этого.
И как при лесном пожаре все звери — дикие, мирные, сильные, слабые, забыв вековую вражду, дружно спасаются от настигающего огня, так и в деревне мужики при крике «пожар» забывают обо всем, кроме спасения своего имущества и имущества соседа.
Первые подводы артельщиков застали сухую деревянную конюшню Захара пылающей, как костер.
Иван Протакшин еле заметным помахиванием кисти перекрестился и подумал: «Слава богу, что кони на лугу да день тихий. А то…» — и он даже додумать до конца побоялся: что осталось бы от их артели и от всей деревни вообще? Головешки одни могли остаться!
Благодаря тихой погоде удалось спасти остальные постройки.
Пригнанных к вечеру с выгона коней артельщикам пришлось развести по своим дворам…
Продолжать дележку лугов вышли на следующий день туда же, на заозерный луг. Когда все собрались, Захар, взобравшись на телегу, спросил, вглядываясь в хмурых, отводящих глаза мужиков:
— Так как, граждане?.. Опять митинговать будем? Или признаем решенье сельского совета и отдадим половину луга артели, соответственно паям ее едоков?
Толпа угрюмо молчала. Кто-то виновато буркнул:
— Пущай косят, чего там…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Степка одиноко сидел на завалинке своей избы
