сердцем вражда забывалась, когда одни восхищались выносливостью других и искренне им сострадали. Ты сможешь.
А завтра она снова выйдет на первый план, но пока перемирие сохраняло свою силу – до последнего приветствия последнего бегуна.
Солнце село. Подул шквалистый ветер, словно ноябрь решил всем напомнить о наступлении эры своего владычества.
Он вышел из парка в районе 66-й улицы, юркнул меж двумя конными полицейскими, сверкнув, точно черный пескарик, в стеклах их солнечных очков. Когда он пересек Сентрал-Парк-Вест, толпа зрителей уже начала рассеиваться.
– Эй, дружище! Погоди минутку!
Его тут же объяла бешеная тревога, знакомая многим ньюйоркцам, и он обернулся, стараясь сохранять самообладание.
Мужчина, окликнувший его, широко улыбался.
– Мы ж с тобой знакомы, дружище! Я Чики! Чики Пит!
И правда. Перед ним стоял Чики Пит из Кливленда, только повзрослевший.
Он редко встречал людей из прошлого – одно из преимуществ жизни на севере. Один раз видел Максвелла на борцовском поединке в «Гарден». Его соперником был Джимми Снука по прозвищу Крутыш, который метался по стальной клетке, где проходила схватка, точно гигантская летучая мышь. В какой-то момент Максвелл оказался до того близко, что он смог разглядеть у него на лице шестидюймовый шрам – он тянулся вниз ото лба, пересекал глазницу и вонзался в челюсть. А однажды у супермаркета «Гристедс» он встретил парня по прозвищу Косолапка; тот почти не изменился, все те же золотистые кудряшки, но сделал вид, точно его в упор не замечает: будто он нелегал, который тайком пересекает границу, разжившись поддельными документами.
– Как жизнь-то вообще?
На его давнем никелевском товарище была зеленая толстовка с эмблемой «Джетс» и красные треники на размер больше нужного, явно у кого-то позаимствованные.
– Да так, потихоньку. А ты хорошо выглядишь. – Чики казался слегка дерганым, и он понимал почему: пускай Пит и не был законченным утырком, но успел на своем веку перепробовать разной дряни, к примеру той ядреной дури, которой разговляются наркоманы, выйдя из тюрьмы или клиники. И вот теперь стоял перед ним, «давал пять», хватал за плечи, говорил слишком громко, на публику. Ходячий нерв.
– Дружище!
– Чики Пит.
– А куда ты сейчас? – Чики предложил выпить пива, пообещав за все заплатить.
Он попробовал отказаться, но Чики и слышать ничего не желал, – видать, после марафона самое время проверить, сможешь ли ты уважить давнего товарища. Пускай товарищ этот и явился прямиком из самых темных дней твоей жизни.
Ресторанчик «Чиппс» он присмотрел, еще когда жил на 82-й улице, до переезда на окраину. Когда он только перебрался в город, в районе Коламбуса была скука смертная – все заведения закрывались самое позднее в восемь, но вскоре здесь стали открываться кафешки, бары, где можно было подыскать себе компанию, и ресторанчики с возможностью забронировать столик. В этом городе всегда так: еще вчера перед тобой была свалка, а сегодня – вуаля! – модное столичное заведение. «Чиппс» походил на настоящий салун – с барменами, которые всегда знают, какой гамбургер тебе принести, и непременно заводят разговор, если ты этого хочешь, или ограничатся кивком, если нет. На его памяти межрасовая рознь вспыхнула тут всего один раз, когда какой-то белый в кепке с эмблемой «Ред Сокс» начал было разглагольствовать «ниггеры то, ниггеры сё», но его мгновенно выставили за дверь.
Парни из «Горизонта» любили завалиться сюда по понедельникам и четвергам, в смену Энни, потому что та охотно радовала завсегдатаев выпивкой за счет заведения и внушительным бюстом. Когда «Ас-Переезд» заработал в полную мощь, он и сам начал приводить сюда подчиненных, пока не понял, что такие посиделки их только расхолаживают. После них ребята начинали опаздывать на работу, а то и вовсе не являлись без уважительной причины. Или приходили неряшливые, в мятой форме, за которую он заплатил немалые деньги, с логотипом, который он сам придумал.
По телевизору показывали спортивный матч без звука. Они с Чики сели за стойку, и бармен принес им полные кружки пива, водрузив их на подставки с рекламой «Улыбки» – модного бара для яппи чуть выше по улице, закрывшегося не так давно. Бармен был из новеньких: белый, рыжеволосый и с замашками деревенщины. Он явно любил потягать штангу: рукава футболки плотно, будто резиновые, облегали бицепсы. Такую гориллу сам бог велел нанять для субботних вечеров, когда от народа отбоя нет.
Он достал двадцатку, хотя Чики и предупредил, что заплатит за выпивку сам.
– Ты на трубе играл, – припомнил он.
Чики состоял в цветном оркестре и произвел настоящий фурор на новогоднем конкурсе талантов, когда исполнил, если только ему не изменяла память, джазовую версию «Зеленых рукавов» в бибоп-манере.
При этом упоминании о его талантах Чики улыбнулся.
– Да это же было целую вечность назад. Руки подводят. – Он поднял два пальца – кривые, точно лапки краба. Сказал, что уже целый месяц в завязке.
Не напоминать в ответ, что они сейчас сидят не где-нибудь, а в баре, ему хватило такта.
Чики всегда умел извлекать выгоду из лишений. В Никель он попал тощим коротышкой и в первый год своего пребывания в стенах школы без конца подвергался насилию, пока не научился драться, а потом и сам стал охотиться за ребятами помладше, чтобы затащить их в туалет или кладовку; чему научен сам, тому и учишь других. Только это – вкупе с трубой – он и помнил об этом никелевце, пока Чики вновь не ворвался в его жизнь спустя годы после выпуска. Ворвался со знакомой песней – он уже слышал ее, причем не от товарищей по Никелю, а от ребят, побывавших в похожих местах. Пит успел послужить в армии – его манили рутина и строгий порядок.
– Многие из исправительных школ прямиком уходят в армейку. Понятный выбор, если нет дома и некуда возвращаться. Или есть, но возвращаться не хочется.
Чики прослужил в армии двенадцать лет, но потом у него случился нервный срыв, и его оттуда вышвырнули. Был пару раз женат. Брался за любую работу. Больше всего ему нравилось торговать стереосистемами в Балтиморе. О высоком разрешении звука он мог трепаться часами.
– Все эти годы я пил, – признался Чики. – Потом решил бросить, но чем больше старался, тем сильнее меня уносило каждый вечер.
В минувшем мае он избил одного парня в баре. Судья сказал: либо тюрьма, либо вытрезвитель, не оставив тем самым никакого выбора. А сейчас вот приехал в Нью-Йорк, в гости к сестре, которая живет в Гарлеме.
– Она мне разрешила пожить у нее, пока я раздумываю, что делать дальше. Мне всегда тут нравилось.
Чики спросил, как он поживает. Рассказывать о своей компании было неловко, поэтому он вдвое приуменьшил количество машин и подчиненных и не стал упоминать о новом офисе на Ленокс-авеню, предмете его особой гордости. Десятилетняя аренда. Ничему в жизни он еще не посвящал себя на такой серьезный срок, но самым странным было то, что во всем этом его волновало только собственное спокойствие.
– Вот это да! – воскликнул Чики. – Ну ты и молодчина! А как на личном фронте?
– Не определился пока. Хожу на свидания, когда работы не слишком много.
– Понимаю, дружище.
На улице смеркалось, и соседние высотки плавно погружались в темноту, возвещающую о наступлении вечера. Самое время для воскресной хандры, накатившей в преддверии рабочей недели, причем не только на него – в баре народу заметно поприбавилось. Мускулистый бармен направлялся к двум светловолосым студенткам – не исключено, что несовершеннолетним, – явно решившим проверить, действует ли запрет на распитие спиртных напитков, если переместиться чуть южнее Колумбийского университета. Опередив его, Чики заказал еще пива.
Разговор пошел о былых деньках и быстро скатился к мрачным воспоминаниям о воспитателях и надзирателях, худших из них. Имени Спенсера он так и не произнес, точно призрак этого злодея мог выследить его здесь, на Коламбус-авеню; его детский страх никуда не делся. Чики рассказал, с кем из никелевцев сталкивался после выпуска: с Сэмми, Нельсоном, Лонни. Один промышлял мошенничеством,
