– Мам, уже поздно. Другой кровати у нас нет, так что давай спать на этой. В конче-концов.
– Триша, кровать должна быть удобной, а не в конче.
Боже, она и правда моя мать. Если раньше у меня еще были какие-то сомнения, то теперь точно нет. Я вгляделась в темные воды генетики и разглядела там собственную ДНК. Наши узы крепче, чем когда-либо. Мы – королевы отеля «Хайатт». Всякое напряжение между нами исчезает, и мы становимся стопроцентными союзницами. Накрываем пятно свежим гостиничным полотенцем, а затем лежим без сна целый час и обмениваемся каламбурами. И как нас только сюда занесло? В первый момент, когда она только откинула одеяло на кровати, между нами словно полыхнула молния: наши взгляды встретились, и мы поняли, что сейчас скажем друг другу слово «сперма». Мы должны были сделать это, ситуация не оставила нам другого выбора, и пути назад уже не было.
– Кто же мог это сделать? – размышляет мама. Она думает, что это, должно быть, какой-нибудь извращенец, который «получает удовольствие от порно-вуайеризма». А я думаю, что это, скорее всего, был какой-нибудь бизнесмен с гостиничным фетишем, и, достигнув пика, он наверняка кричал: «Бесплатные шампуньки!»
– Ты хотела скачать, «кончая», – поправляет меня мама, и я чувствую себя так, словно только что научила ребенка читать.
Картины на стенах становятся все более и более абстрактными. Квадраты сливаются, розы распускаются еще больше. Я закрываю глаза и вижу яркие пятна. Уже практически проваливаясь в сон, я чувствую, как взгляд матери прожигает дыру в моей левой щеке. Она не спит. И теперь она будет бодрствовать вечно.
– Триша, – шепчет она, – я не могу уснуть. Боюсь повернуться и еще где-нибудь увидеть сперму.
На следующее утро мама гневно направляется к стойке регистрации и пишет жалобу на количество спермы в нашем номере. Дескать идеальное количество спермы в номере – это ноль, а в нашем случае – это просто вопиющий перебор, целая куча. Она довольна собой, как беременная слониха. Мама вставляет в разговор слова «кончайте!» при любой удобной возможности, а когда администратор пытается оправдаться, просит ее «не теребить ей нервы!» Лицо администратора при этом абсолютно спокойно, настолько, что у меня возникают смутные сомнения. Возможно, это она и набедокурила у нас в номере. Во всяком случае, ГОВОРИТ она тоном человека, который бегает по номерам и кончает на простыни. Может, она и администратором-то стала только потому, что обкончала больше простыней, чем остальные сотрудники. Я вот искренне верю в такое. У меня никогда не было настоящей работы, так что подобный сценарий кажется мне вполне правдоподобным. В глубине души я верю, что даже президентов именно так и избирают.
Мама продолжает говорить, и с каждым словом ее голос все убедительнее. Если голос Дейзи [39] был полон денег, то голос мамы полон купонов на бесплатные закуски. Однажды мама отослала обратно кусок диетического пирога, потому что он был слишком маленьким, и в качестве компенсации официантка принесла ей три куска, чтобы та забрала их с собой. Если вы думаете, что это сводит на нет всю концепцию диетических пирогов, то вы упустили главное: моя мать даже на диете в тот момент не сидела.
– Давайте я позову управляющего, – предлагает наконец администратор.
Я не в состоянии выслушивать эту историю еще раз, поэтому тихонько выскальзываю на улицу и наблюдаю за действом через окно, притаившись за большой пальмой в кадке. Управляющая выглядит как обычная женщина, но это ненадолго. Сюжет разворачивается даже более драматично, чем я ожидала. Моя мать исполняет главную роль в спектакле одного актера под названием «Биологическая угроза», и критики в восторге. Не в состоянии передать пережитый ужас словами, она прибегает к танцу интерпретации: запрокидывает голову, изображает руками акт самоудовлетворения, в ужасе отшатывается от его невидимых последствий и наконец потрясает кулаками перед Богом. А в какой-то момент вообще переходит на лай сторожевой собаки, которую обучили срываться в истерику при малейшем намеке на сперму. Матушка с головой погрузилась в драму. Ей нужно знать, что же теперь будет дальше! А дальше происходит то, что обычно происходит, когда отель кончает на мою мать – по крайней мере, насколько она знает. Сначала отвисают челюсти, а затем раздается торопливый шорох кнопок на клавиатуре! Отельные управляющие с ловкостью истинных гениев стелются перед моей матерью, при этом ни на миг не признавая, что ее безумные спекуляции на тему коварных лобковых волос и прочая могут быть правдой. Теперь управляющая берет маму за руку, и та благодарно пожимает ее в ответ, как бы говоря, что, возможно, когда-нибудь с помощью непорочных и бесполых ангелов она оправится от этого кошмара, но этот день наступит еще очень нескоро. Она прижимает к лицу салфетку, как бы говоря, что уже никогда не сможет стереть со своих глаз то, что им довелось узреть.
Мама торжествующе выходит из раздвижных дверей и сообщает мне, что мы получили, на секундочку, десять тысяч баллов в сети отелей «Хайатт». Если вы не знакомы с системой бонусов «Хайатт», то десять тысяч… ну, это максимум максиморум. Она уверена, что эти баллы мы получили в знак раскаяния за весь тот ужас, который нам пришлось пережить, но я думаю, что она просто прожигала управляющую своим фирменным «а-давайте-все-таки-вызовем-полицию» взглядом. В любом случае, это означает, что следующую ночь мы снова можем поспать в отеле, только на этот раз бесплатно. Это успех! Мы беремся за руки и уходим в утро, скрепленные тем самым суперклеем человеческих отношений, который ничем не растворишь.
10. Прорубь
После двух ночей в старом городе, которые я провела, пополняя свой опасно низкий уровень жировой прослойки и вспоминая о том, каково это – постоянно бегать голышом, мы возвращаемся домой и узнаем долгожданную новость: Джейсону предложили работу в местной газете в Шони, безжизненном пригороде, лежащем у границы штата. Новости в Шони немного того, как, впрочем, и весь остальной Канзас. В первые несколько рабочих недель он пишет статью об отцеубийстве на кукурузном поле, берет интервью у владельца «оружейного магазина для женщин» и собирает материал к заметке про человека, который держит девять тысяч фунтов пчел в память о своем покойном отце. Он воспринимает все это совершенно спокойно.
– Я дошел до точки, – говорит он мне, – в которой был бы рад вести протокол совещания у коров, если бы знал, что они не будут говорить о религии.
Семинарист тем временем исчез – помогает в другом приходе, где послушницы отпускают волосы до талии и каждую неделю приглашают его на сытные домашние обеды. У одной из них, сообщает он мне страстным, благоговейным голосом, даже растут фиги на заднем дворе. И, насколько я могу судить, это даже не эвфемизм.
Теперь, когда его нет дома, а Джейсон весь день сидит в газете, я впервые за несколько месяцев предоставлена сама себе и могу заняться писательством. Мне бы радоваться, сидеть на диете из кофе и апельсинов, по-сумасшедшему упиваясь новообретенной свободой творчества, и без остановки строчить роман потока сознания на рулонах туалетной бумаги, зарастая дикой шерстью, но вместо этого я погружаюсь в застой. Почему-то здесь, в окружении семьи, я чувствую себя более одиноко, чем в череде наших изолированных квартир. Тогда мне составляла компанию лишь наша кошка, но она хотя бы была моей единомышленницей. Здесь же я совсем оторвана от мира. А заставить себя позвонить или написать друзьям я не могу. В слишком странной ситуации я оказалась, да и любые разговоры здесь разносятся по всему дому, как вода по трубам. Одиночество давит на меня со всех сторон. Как писал Т. С. Элиот:
