пролетарскому сознанию, как гекзаметры Одиссеи маршам революции.
Идеалистический уклон, мистическое восприятие революции и труда ни в какой мере, не способствует организации воли пролетариата; и влечение к деревенской «мужицкой» Руси, Расее, Расеюшке, столь характерное для поэтических группировок в политике, ориентирующихся на партию эс-эров (вспомним орган ЦК левых эс-эров, журнал «Наш Путь», выходивший в 1917-18 годах в Петербурге с участием Иванова-Разумника, Блока, Белого, Есенина, Клюева и др.,) ничего не говорит сознанию современного городского пролетария, строющего не лапотную Расею, а железную РСФСР.
М. Левидов. О футуризме необходимая статья
I. Было-бы лучше…
…Если-б эта статья не была необходима. Если-б футуризм перестал быть вешалкой для дурных настроений знатных и не знатных критиков, объектом литературного брюзжания, приемником партийной хандры. Если-б юбилей Островского, а так же предстоящие юбилеи Грибоедова, Крылова, Державина и самого Максима Грека – обходились без укоризненных кивков и снисходительных похлопываний по футуристовым плечам. Если-б талантливые советские журналисты не вымещали на Маяковском своих наркомземовских огорчений, и не трактовали бы проблему футуризма приемами статей «в дискуссионном порядке» о племенных коровах. Если-б похвала Демьяну Бедному не произносилась бы единым дыханием с окриком по адресу того-же Маяковского. Если-б обличение футуризма – не считалось гражданской доблестью, и не являлось бы удобным и наиболее легким приемом литературной пакости.
И с другой стороны.
Если-б литературные дамочки в советских салонах вели светский разговор не о футуризме, а о прическах. Если-б «интеллигентные» нэпманы и нэпманши не гнались бы за Мейерхольдом, как за соблазнительным скандалом. Если-б провинциальные «революционеры искусства» перестали клясться Крученыхом.
Суммируя.
Если-б футуризм и футуристов оставили в покое со всех сторон. Дали бы им нормальные условия работы. Если-б эта группа деятелей искусства перестала быть нормальными заложниками, потенциальными преступниками или романтическими героями.
Тогда была бы не нужна эта статья. И это было бы к лучшему. Ибо не такое уж приятное занятие – штурмовать бастионы глупости. И не становится приятнее – какие бы прилагательные вы не приставили к этому существительному.
II. Кое-что о Тамбове…
Диалог классический:
– Как вы относитесь к октябрьской революции?
– Сочувственно.
– Ах так, сочувственно!.. Гм, гм… А скажите, вы не были в Тамбове в 1912 году?
– ???
– Ага, вы затрудняетесь ответить!.. Так может быть ваш отец был?..
– То-есть позвольте!..
– Нет уж позволять нечего! Так значит и запишем. Гражданин Икс утверждает, что относится к октябрьской революции сочувственно, но в то же время уклоняется от ответа – был ли он или его отец в Тамбове в апреле 1912 года…
Да, великое несчастие футуристов в том, что они не знают были ли они или их отцы в Тамбове в 1912 году. И вообще в том, были ли у них отцы.
Вот пролетпоэтам – тем хорошо. У них, как известно, нет родословной (ведь Бальмонт, Брюсов, Вербицкая и Надсон – это так, незаконнорожденные родители), и размножаются они почкованием. О пролетпоэтах никто не напишет примерно таких тезисов:
I. Футуристы были шутами вырождающейся буржуазии так как они не любили печататься в «Русском Богатстве» и не одобрялись в свое время Скабичевским и Львовым-Рогачевским и вообще всеми Фриче…
II. К революции они примкнули потому, что соблазнил их А. В. Луначарский.
III. А потому они идеологи мутной стихии разлагающегося мещанства в окружении нэпа и т. п. – для дальнейшего смотри статью тов. Винокура в этом номере ЛЕФА о «Революционной фразеологии».
О, великий город Тамбов!
Отправимся в экскурсию по Тамбову.
Революция, взятая в психологическом аспекте и разрезе – самой яркой и характерной чертой своей выявляет обнажение приема. Процесс становления, стабилизирования быта, – это процесс обволакивания приема, превращения зиммелевской истины, которая истина потому лишь, что она полезна, в кантовско-когеновскую истину, которая полезна потому, что она истина. Прием отвлекается, абстрагируется от быта, надстройка отделяется от базы, твердеет, застывает, божествится, приобретает самостоятельное бытие, становится абсолютом.
Революция – обратный процесс. Сводит абсолют на землю. Выявляет его как прием. Обнажает прием. И убивает прием.
«Элементарные законы нравственности и справедливости». Естественное право. Юридические нормы. Обычаи международной вежливости. Внеклассовая наука. Революция – один за другим – обнажила все эти приемы буржуазной идеологии.
И этим их убила. Обнажила не теоретическими спорами. А самим бытием своим. Своей практикой.
Еще большую роль, чем в идеологии играет освящение, овечнение приема в искусстве. Искусство в период стабилизации быта зиждется на приеме приема в серьез, на превращении условностей в метафизическую реальность, на нормативности и общеобязательности всяких постулатов, – вчера еще иллюзий, на абсолютных ценностях, на мышлении абсолютами. Наиболее религиозная и абсолютная дисциплина это эстетика, теория искусства. Наиболее эзотеричны жрецы храма искусства.
Быть может поэтому ломка быта начинается с ломки искусства: наиболее заносчивый и чванный враг.
И знаменосцами ломки искусства, революции в искусстве, то есть обнажения приема в искусстве были, – группа лиц, назвавших себя тогда футуристами. Конечно, они не первые. Первый в русском искусстве футурист, первый обнажитель приема и святотатец был в теоретических своих статьях – Лев Толстой. Но Толстой был предтечей. А чернорабочими с заступом и ломом в руках явились не задолго до войны и во время войны, – они, группа футуристов.
Этого не нужно доказывать. Об этом нужно только вспомнить. И прочитать Маяковского периода войны, раздевшего поэзию до гола, и «надругавшегося над ней публично» при свете фонарей. Мейерхольд таким же образом оголил театр. Хлебников обнажил прием смысла – оторвавшегося от слова.
Работа обнажения приема в искусстве по приемам – анархична. Она состоит из партизанских набегов, индивидуальных террористических актов. Отсюда проистекает недоразумение насчет «анархичности» футуристов. Но это не так. Анархичным был лишь их метод в силу вещей. По существу же они являлись, и являются позитивистами, релятивистами. Движение «мистического анархизма» в дореволюционной идеологии, – было им искони враждебно. Достоевский, Врубель, Скрябин были, как никто, чужды этой группе.
Футуристы влились в октябрьскую революцию с той же железной необходимостью, с какой Волга вливается в Каспийское море…
А то, что река несет на поверхности своей много всякой дряни, это тоже железная необходимость. Нельзя процеживать реку через сито, будь это даже сито Октября. Да и не нужно. Дрянь не доплыла до Октября. Задержалась на мартовском пороге.
Это насчет славного города Тамбова, и на тему классического диалога.
III. Проклятая буква М. Проклятая буква Ф.
– Маяковский? Хорошо!.. Футуризм? Ладно!..
Но Маринетти! Но фашизм!
Да, видите ли, и буквы алфавита имеют свое собственное, имманентное бытие. И не даром, не даром… Случайное совпадение? Может быть. Ну, а представьте, что это совпадение не
