из них. Для того чтобы возможно было достигнуть познания, правда, необходимо взять эти элементы мышления; но, взяв, нужно еще придать им то, чего в них не содержится и на что в них нет даже указания – именно определенное целесообразное строение; хотя самый процесс приведения взятых элементов в целесообразную систему также может совершиться только при помощи этих элементов. Таким образом, они суть то, из чего состоит система и с помощью чего построяется она; цель же, для которой она строится, план построения и строящее начало уже не есть этот элемент мышления.
Обратимся теперь к рассмотрению этих двух теорий. Так как из них состоит почти всецело наука логики, то определение их происхождения не только прольет свет на способы нахождения методов вообще, но и разрешит также некоторые вопросы, частию неверно разрешаемые, частию еще совсем не поставленные. К первым относится вопрос о взаимном отношении и обусловленности двух методов, кажущийся антагонизм между которыми так долго мешал последователям каждого из них по справедливости оценить другой; ко вторым – интересный вопрос о том, к каким наукам следует отнести самую логику, классифицирующую все другие науки по способам их происхождения на описательные, дедуктивные и индуктивные, или, что то же, вопрос о том, с помощью каких методов было образовано учение о самых методах?
Что касается до логики Аристотеля, содержащей в себе учение о типах умозаключения или о формах мышления, то по происхождению своему она должна быть отнесена к наукам чисто описательным. И в самом деле, по своему содержанию это есть система схем первичного мышления, определение тех форм, в которых совершается движение разума, если отнять в последнем то, что составляет содержание его и что составляет конкретную цель самого движения. Как получилась эта схема? Чрез выделение из наблюдаемого мышления всего, что не есть мышление (т. е. мыслимых объектов); в сравнении оставшегося между собою по сходству и различию; в уничтожении всего повторяющегося сходного; и затем, наконец, в точном описании всего полученного путем этого процесса. Таким образом, наблюдение конкретного, выделение и классификация в нем однородного и описание полученного – вот приемы, с помощью которых образовано было учение о формах мышления и которые мы находим во всех описательных науках, напр. в ботанике и зоологии прежнего времени. Ни одна истина, содержащаяся в этом отделе логики, не получена путем сложного умозаключения, разумеется, если не причислять сюда немногих элементарных умозаключений, неизбежных и в самом простом описании, но не образующих из себя ни дедуктивного, ни индуктивного мышления.
Иначе произошла логика Бэкона. Теория наведения и все приемы ее выведены дедуктивно из гипотезы всеобщей связи причины со следствием и из логического определения причинности. Таким образом, индукция, так нередко противополагаемая дедуктивному мышлению, сама имеет дедуктивное происхождение и на нем покоится, как на своем основании. Так что всякое усилие поколебать теорию дедукции с помощью индукции колеблет почву под самою индукциею; и всякое усилие показать бесплодность дедуктивного мышления разбивается о факт, что с помощью этого мышления была открыта столь плодотворная теория, как теория наведения.
Чтобы показать справедливость этого, необходимо предварительно исследовать закон всеобщей связи причины со следствием и затем определить его отношение к теории индуктивного изучения.
Утверждается обыкновенно, что истина «все имеет свою причину» одинакова по происхождению и по природе с математическими аксиомами и вместе с последними принадлежит к числу немногих положений, которые хотя и не имеют другого основания, кроме согласия всех известных случаев и отсутствия случаев противоречащих, однако обладают характером безусловной достоверности; т. е. что истина «все имеет свою причину» достоверна потому, что из наблюдаемого ничто не совершается без причины. Нетрудно заметить, что за утверждением этим скрывается бессилие объяснить себе происхождение как этих аксиом, так и этого закона. И в самом деле, согласно с ним и основы математики, и предполагаемая основа индуктивной теории являются необъяснимой аномалией: одновременно говорится и то, что они достоверны, и то, что они добыты с помощью методов недостоверных; вопрос же, почему эти истины, добытые с помощью недостоверных способов, так достоверны, – или, что то же, что именно придает им этот характер несомненности, которого мы не находим и тени во всех других истинах одинакового происхождения, остается без ответа и даже не поднимается. А между тем и вопрос этот естественен, и ответ на него необходим; потому что если есть различие в степени достоверности каких-либо двух истин, то ясно, что есть и причина этого различия – иначе достоверность закона, утверждающего, что нет ничего беспричинного, являлась бы первым опровергающим примером существования беспричинного факта.
Внимательное изучение уничтожает эту аномалию и кажущееся исключение подчиняет общему правилу о недостоверности всех знаний, полученных путем индукции через простое перечисление. Это изучение показывает, что аксиомы математики получены другим способом и достоверны, а предполагаемый закон всеобщей связи причины со следствием, добытый действительно этим путем, недостоверен.
И в самом деле, истины, на которых покоятся выводы, напр. геометрии, не могли быть получены через наблюдения согласных случаев, которым ничто не противоречит, потому что они справедливы не относительно наблюдаемых реальных предметов, но только относительно предметов мыслимых. Реальные же предметы оправдывают на себе выводы геометрии лишь в той несовершенной степени, в какой они соответствуют этим мыслимым предметам: так, радиусы во всех существующих кругах не равны между собой и равны только в одном круге – в мыслимом, так как только в нем одном все точки лежат в совершенно равном расстоянии от центра. Каким же путем произошли эти положения математики? Путем мысленного отвлечения атрибутов от вещей, которым они принадлежат и в которых они видоизменяются, и путем логического комбинирования этих вещей и атрибутов как самостоятельных сущностей. Таким образом, начало происхождения математических основ кроется, правда, в возбуждающем наблюдение, самое же образование их совершается в отвлеченном мышлении. Так, наблюдаемые в природе прямые линии все неправильны, и, как бы обширно ни было их изучение, оно не в состоянии дать ничего, кроме смутных и приблизительных понятий об изучаемом, т. е. таких понятий, которые хотя и могут быть полезны в практическом отношении, однако не могут стать исходною точкою умозрительного исследования, не будучи в состоянии дать из себя ни одного плодотворного вывода. Этим прямые линии наблюдались некогда в продолжение тысячелетий и продолжают наблюдаться миллионами теперь; но ни в то время все люди, ни теперь многие не имели и не имеют понятия о геометрии и не знают ни об одном из свойств всем одинаково известной прямой. Для того чтобы получить понятие о линии, способное к дальнейшим выводам, необходимо было дать точное и ясное (геометрическое)
