по выходным гуляет, и вечерами, и днем иногда домой приходит, что-нибудь приносит или уносит.
Что еще… Еще Бадаев на днях подстригся. Занятно ли это? Стрижка не очень меняет человека, кроме крайних случаев, когда отшельник выходит из пещеры после двадцати лет усердных молитв и полностью обривает голову и лицо.
Не очень меняет, да, но слегка меняет, и у преступника такие вещи срабатывают — что-то поменять. Галоши и куртку выбросить, понятно, перчатки выбросить, заодно и подстричься.
Настя Кох узнала интересные народные новости про маньяка — будто он хотел снасильничать главврача поликлиники. Но теперь на улице стало больше милиции и дружинников — это пенсионерки отметили и одобряют.
У Насти Кох с той стороны уже отбирали телефон, она в общаге живет. Ладно.
Набрал Ленинград: пусто.
Сварганил яичницу с помидорами-луком и съел ее, надел форму и поехал на Ленинградский проспект.
Дверь некоторое время не открывалась, раздавалось нерешительное шуршание-шушуканье, Покровский позвонил еще раз, дверь открылась, но на цепочке. Впрочем, увидев Покровского, хозяйка быстро цепочку сняла и дверь распахнула.
Двое в дверях. Смущенная Мария Александровна и тощий рыжий штырь. Так называемая шкиперская бородка в довольно жидкой аранжировке, узкое лицо, водянистые голубоватые глаза, ранние залысины, абсурдно тонкий нос, грязные зубы.
— Чем обязаны? — пискнул рыжий. И быстро облизнул губы.
По степени антиэстетичности экстерьера подходит на роль псевдоманьяка.
Покровский, не отвечая на вопрос, начал проходить, приговаривая:
— Здравствуйте, здравствуйте…
— Здравствуйте. Митенька, это товарищ из милиции, я тебе рассказывала…
Заискивающий голос… Другая Мария Александровна, чем в прошлый раз. Смотрит на хлюста снизу вверх. Сейчас хвостом завиляет. И одновременно ободрилась, распушилась.
— Лыжи на балконе, не боитесь, что украдут?
— Кто? — спросил рыжий.
— Карлсон. На голубом вертолете! — сказал Покровский, тупо, насколько мог, загыгыкал, потом сам себя перебил. — Но это в шутку. А дело у нас серьезное, трагическое. Шутки, стало быть, неуместны.
Последнее сказал с нажимом, будто кто другой неуместно шутил, а не сам Покровский. Он переигрывал, конечно, любил иногда переиграть. Вон как лица вытянулись.
Не только лыжи на балконе, внутри тоже много новых вещей. Стопка книг на пианино. На книгах здоровенная глиняная кружка «Суздаль». Огромный коричневый чемодан в углу, ни в одну кладовку не влезет. Два черных комочка рядом с чемоданом — мужские носки — Мария Александровна метнулась, носки как слизнула.
Шторы раскрыты. Мебель, такая солидная в темноте, на свету скукожилась — старое все, частично поломанное. На стене аляповатая картина — белый парус в голубом море.
Покровский сел на стул, снял фуражку, вытер несуществующий пот. Жестом пригласил сесть Марию Александровну и ее соплежуя. Открыл папку, достал бумагу. Сказал, что собирает алиби (на слове «алиби» Мария Александровна схватилась за сердце) у всех причастных к преступлениям маньяка.
— Как причастных? — охнула Мария Александровна.
— Позвольте-позвольте, — вскочил рыжий. — Я в курсе, мне Маша рассказала. У нее нет секретов…
— У нас нет секретов, — быстро подтвердила Маша.
— Рассказала мне все. Но это ерунда! Мы знать не знаем этого маньяка, но Юлия Сигизмундовна погибла от несчастного случая!
— А остальные-то нет! До вас что, слухи не доходили, сколько жертв по району?
— А что слухи… — подрагивал коленом рыжий. — Это все какое к нам отношение…
— А вы документики-то предъявите, — сказал Покровский. — А то что всухую рассуждать.
Рыжий суетливо, но горделиво достал документы из пиджака, висевшего на спинке того стула, где сидел Покровский.
— Фарятьев Олег Александрович, — прочел Покровский вслух и начал записывать в книжечку. — Десятого декабря тыща девятьсот… Вы Александрович — и она Александровна. Вы брат и сестра?
И, не дав времени на ответ, загоготал. Тут же сам себя одернул:
— Ничего смешного! Давайте, товарищи, начистоту. У меня тоже семеро по лавкам, а я в свой законный выходной бегай тут за вами, как пес Полкан.
У Покровского не были никого по лавкам, и «тоже» непонятно к чему относилось, поскольку и у собеседников никого пока по лавкам не было. Цель сбить Александровичей с толку была достигнута быстро и с гаком.
— У меня список лиц от начальства, от кого требуется алиби. А где несчастный случай, где убили, не моего ума дело. Я данные собираю, данные. Аль-тер-на-ти-ва, — последнее слово Покровский выговорил важно, как бы в кавычках, — оставлю вам повестки на Петровку тридцать восемь, вот такая альтернатива.
— Меня ведь даже не может быть в вашем списке… — осторожно начал Фарятьев и вдруг с подозрением воззрился на подругу, та переполошилась лицом: нет, конечно нет, я никому про тебя не говорила…
— Вношу! — начал писать Покровский и снова загоготал. — В советской милиции бюрократия не в почете, выжигаем ее смертным волком!
И клацнул зубами. Александровичи наверняка теперь убеждены, что милиционер с приветом. Мария Александровна и по первой встрече вряд ли была интеллектом Покровского восхищена. А отвечать на его вопросы придется, вот в чем парадокс.
Долго ли, коротко ли, показания были получены и зафиксированы. Олег Александрович (инженер в Институте смазки) на двенадцатое (улица Скаковая) и двадцать пятое (Чапаевский парк) имел алиби в Подольске в квартире родителей, а двадцатого и двадцать второго (Чуксин тупик и Петровский парк) был в командировке в Омске. Говоря про Омск, посмотрел на Марию Александровну, та закивала. Сама же Мария Александровна алиби не имела ни на какое из чисел.
— Я дома была… Даже не знаю…
— Тебя не в чем обвинять! — решительно сказал рыжий. — Тебе не о чем беспокоиться!
— Не убивали, так и не о чем, — согласился Покровский. — А убивали — так секир-башка! Начальство разберется.
Мария Александровна снова схватилась за сердце, а Олег Александрович тут же заявил, что уже опаздывает. Мария Александровна вовсе не обиделась, с поцелуями проводила его, обещая сегодня же позвонить.
— Он еще не полностью переехал, — стала объяснять она Покровскому, едва за Олегом Александровичем закрылась дверь. — Только вот вещи, да и то не все. У него в Подольске у родителей совсем никаких условий…
Этой извиняющейся интонации не было при первой встрече — так она обращалась к Олегу Александровичу и не успела переключиться. Но вот выпрямилась и заговорила еще новым, третьим уже тоном, с вызовом, с каким-то темным отчаянием:
— Что скажете — быстро пустила, трех недель не прошло? А мне плевать, кто что подумает! Да мы давно с Олегом, если хотите знать, почти год! Я сколько ждала! Она мне вообще ничего не позволяла, вообще! Сама, говорит, найду тебе жениха, а где она найдет… Одна болтовня!
Покровского зацепили слова «где она найдет».
— А двадцать второе мая — это не четверг ли? — спросила вдруг Мария Александровна. — Если
