Ознакомительная версия. Доступно 73 страниц из 364
Василиса. – Иди, Александра, иди. Земля у нас одна, так и иди по ней. А я за тебя молиться буду.
Она вышла проводить ее за ворота и долго смотрела ей вслед, как когда-то в войну, когда провожала ребят.
В то утро Василий впервые пришел к самовару. Василиса налила ему стакан чаю и поставила на середину стола.
* * *
В последнее время Василий все чаще жалуется на поясницу. Он сидит на кровати и, раскачиваясь, пробует размять спину. При этом он морщится и кряхтит, на его измученном лице в рыжей щетине блестят капли пота.
– Ox, – стонет он. – Подсидела окаянная, скараулила нечистая сила! Хошь бы на минутку отпустила.
Обессилев, Василий ложится и закрывает глаза. Спокойно лежать он тоже не может и опять приподнимается.
– Васька! – кричит он в открытую дверь.
Никто ему не отвечает.
– Васька!
Васьки нет.
После работы к Василию приходит Петр.
– Ты накажи Ваське, чтоб заглядывал ко мне, – просит Василий. – А то круглый день один. Умру, и никто глаза не закроет.
– Как у тебя? – спрашивает Петр.
– Чего как? Сам видишь, как. Вся спина книзу опускается. Хошь караул кричи.
– Врача надо.
– Врача, врача, – злится Василий. – Была вчера фельдшерица, а толку сколько? Я ей говорю, поясница болит, а она глазами хлопает. Она до меня знать не знала, что у человека поясница есть.
– У них это по-другому называется.
– Они понос тоже по-другому зовут, а лечить обязаны, на то учились.
– Что она тебе сказала-то?
– Ничего. Постукала и ушла, как на экскурсию сходила. Завтра, говорит, приду, и все идет.
Он откидывается к стене и стонет. Через минуту опять выпрямляется.
– Ты сбегай в магазин, – просит Василий. – От нее мне легчает. Хошь ненадолго, а отпустит, чтоб оглядеться. Деньги там, на полке. И сам со мной с устатку выпьешь.
Петр поднимается, молча отыскивает деньги и уходит.
На следующий день за водкой бежит Васька.
– На сдачу конфет взял, – хвастает он Василисе.
– Хорошее лекарство придумали, – с удовольствием язвит Василиса. – Стакан выпил, крякнул, и вся хворь из тебя, как от чумы, уходит.
После водки Василий действительно успокаивается и засыпает. Но потом боль становится еще сильней, она словно злится за свое вынужденное отступление и свирепствует с новой силой.
Наконец-то опять пришла врачиха и сказала, что Василия надо везти в районный центр на рентген. Василий молча согласился, он устал. Ему хотелось скорей выпить и уснуть, а потом пусть везут его хоть в Москву, он все вытерпит и все будет делать так, как ему скажут. Он прожил немало. Кто-то, видно, не может родиться, пока он здесь, или просто подошла его очередь, и он теперь задерживает движение.
Врачиха уходит, и Василий торопливо наливает себе полный стакан, Петру полстакана. Они выпивают, через минуту Василий оживляется.
– Скажи ты мне, – спрашивает он, – почему это люди все больше рождаются и умирают по ночам?
– Не знаю, – пожимает плечами Петр.
– Вот то-то и оно – никто не знает. А почему человек на белый свет приходит ночью и уходит ночью? Неправильно это. Я хочу днем умереть. Люди разговаривают, курицы крыльями хлопают, собаки лают. Ночью страшно, все спят. А тут ребенок кричит, из матери вышел. В другом месте старик кричит – из него жизнь уходит. А люди, которые посередине, спят. Проснутся, а уж кочевье произошло. Работу свою сделают, не сделают, опять ночь, опять спать, и опять все сдвинулось. О-хо-хо! Ночью никто тебе не поможет, не скажет: «Умирай, Василий, умирай, не бойся, ты все сделал, а чего не сделал, другие доделают». Человека успокоить надо, и тогда ему не страшно в домовище ложиться.
– Ты чего это, отец? – испуганно спрашивает Петр. – Чего мелешь-то?
– Мелешь, говоришь! А мне страшно. Вот ты встал и ушел, а я один. Я привык один, – жить, значит, привык один. Умирать одному страшно. Не привык.
Он тянется за бутылкой.
– Давай разольем да я лягу.
Петр приходит домой и говорит Василисе:
– Плохо отцу.
Василиса не отвечает.
Опять день. Дверь в амбар снова открыта.
– Васька! – кричит Василий.
Васьки где-то нет.
– Васька!
Василиса, придерживая в руках край платка, осторожно заглядывает в дверь.
– Нету Васьки, не кричи почем зря, – говорит она.
Василий приподнимается и смотрит на нее.
– Это ты, Василиса? – ослабевшим голосом спрашивает он. – А где Васька?
– Убежал.
– Ты зайди, Василиса, чего уж теперь.
Василиса перешагивает через порог и останавливается.
– Подойди, Василиса.
– Захворал, ли чо ли? – спрашивает Василиса от порога.
– Чую, смерть моя близко. Ты подойди, попрощаемся.
Она осторожно подходит и садится на край кровати.
– Плохо мы с тобой жили, Василиса, – шепчет Василий. – Это я во всем виноватый.
– Совсем не плохо, – качает головой Василиса. – Дети выросли, работают.
– Плохо, Василиса. Стыдно перед смертью.
Василиса подносит к губам край платка, наклоняется над Василием.
– Ты чего это выдумал-то, Василий? – шепчет она. – Чего это ты выдумал-то?
– На меня твои слезы капают, – обрадованно шепчет Василий. – Вот опять.
Он закрывает глаза и улыбается.
– Чего это ты выдумал-то, Василий? Боже мой, грех-то какой!
Она трясет его за плечи, он открывает глаза и говорит:
– Давай попрощаемся, Василиса.
Он подает ей руку, она пожимает ее и, всхлипывая, поднимается.
– Теперь иди, – говорит он. – Теперь мне легче стало.
Она делает шаг, второй, потом оборачивается. Василий улыбается. Она всхлипывает и выходит.
Она всхлипывает и идет по двору, всхлипывает и переставляет ноги.
Он улыбается, лежит и улыбается.
<1966>
Уроки французского
Анастасии Прокопьевне Копыловой
Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, – нет, а за то, что сталось с нами после.
Я пошел в пятый класс в сорок восьмом году. Правильней сказать, поехал: у нас в деревне была только начальная школа, поэтому, чтобы учиться дальше, мне пришлось снаряжаться из дому за пятьдесят километров в райцентр. За неделю раньше туда съездила мать, уговорилась со своей знакомой, что я буду квартировать у нее, а в последний день августа дядя Ваня, шофер единственной в колхозе полуторки, выгрузил меня на улице Подкаменной, где мне предстояло жить, помог занести в дом узел с постелью, ободряюще похлопал на прощанье по плечу и укатил. Так, в одиннадцать лет, началась моя самостоятельная жизнь. Голод в тот год еще не отпустил, а нас у матери было трое, я самый старший. Весной, когда пришлось особенно туго, я глотал сам и заставлял глотать сестренку глазки… проросшей картошки и зерна
Ознакомительная версия. Доступно 73 страниц из 364
