руках хочется коснуться его — что он, черт побери, здесь забыл?!
— Уф, это одна из самых моих жутких поездок, — вздыхает Ульвар. — Озеро в любой момент может взять и извергнуться — а уж вонища-то!
— Как тебе удалось пройти через кордоны? — спрашивает Йоуханнес. — Я думал, полиция сюда никого, кроме нас, не пускает.
— Просто не дал себя остановить, — отвечает Тоумас, вынимая из-под защитного жилета удостоверение службы гражданской обороны. — Мне удалось убедить начальника полиции, что здесь надо задокументировать все действия с самого начала, и мне можно сколько угодно ездить по закрытой зоне и фотографировать.
— Милан Петрович вряд ли бы пришел от такого в восторг, — замечает Йоуханнес. — Ему не нравится впускать в закрытые зоны представителей прессы.
— Я здесь сам по себе, под свою ответственность, — произносит Тоумас, блаженно улыбаясь. — Милан под конец сказал: «Хочешь упасть в вулканическую трещину — пожалуйста, падай на здоровье!»
Земля у нас под ногами дрожит, все замечают это, прислушиваются, но толчки успокаиваются; судя по всему, за ними больше ничего не последует.
— Не пора ли нам в дорогу, — зовет Ульвар, озираясь. — Жутко неприятное место. От этой серной вони муторно становится.
Он прав: показатели на датчиках газа повышаются. Нам нужно выбираться из низины, окружающей озеро, пока сероводород не осядет там и не превратит ее в смертельную западню.
— Поезжайте, — кивает Тоумас. — А я еще несколько снимков сделаю: тут цвета потрясающие.
Я смотрю на него — исключено, что оставлю его здесь, такого нелепо восторженного, не понимающего грозящей опасности. Наверняка у него не хватило ума взять с собой датчик газа и рацию; меня переполняет отчаянная потребность защитить его, силком утащить прочь, спасти от всех опасностей.
— Нам осталось взять пробу из озера Грайнаватн, — говорю я самым сухим тоном, на который способна. — Это старый трещинный кратер, и там полно серы. Приглашаю поехать с нами.
Он смотрит на меня — с удивлением и радостью:
— А вы сами этого хотите?
— Думаю, хорошая тема для фотосъемки, — лепечу я. — Ну, там вода зеленая.
Он расплывается в улыбке:
— Милостивая госпожа, ваши желания для меня — закон!
Я ретируюсь в джип, мы удаляемся от озера и въезжаем в зону горячих источников, Тоумас не отстает от нас на своем мотоцикле.
— Добро пожаловать в кухню Сатаны! — говорит Йоуханнес, когда мы выходим из машины; вертикально в воздух вздымаются фонтаны пара, словно гейзеры стремятся выломиться из-под земной коры. — Смотри за мальчиком, — он указывает на Тоумаса, который бродит, держа фотоаппарат у лица, — вот уж нам не надо, чтобы он в дырку упал. Милана это точно не обрадует.
— Невероятно! — восклицает Тоумас, вскарабкиваясь на большой камень, и наводит объектив. — Когда я был здесь в последний раз, оно было красивого сине-зеленого цвета, а сейчас смотрите — как глаз дракона.
Это точно, озеро стоит сфотографировать: из-за серы оно стало неприятно ядовито-зеленого цвета. Ульвар и Йоуханнес осторожно спускаются на берег с пробирками и датчиками, у нас под ногами снова содрогается земля. Тоумас на своем камне чуть не теряет равновесие.
— Осторожнее! — предупреждаю я, пожалуй, слишком громко.
— Прямо под нами может начаться извержение? — спрашивает он, соскакивая с камня; его распирает неуемная жажда деятельности.
— Может, хотя давно уже не бывало, — отвечаю я. — Большинство вулканических трещин здесь расположены к северу и к западу от нас, где текла новая лава. Грайнаватн — это трещинный кратер, образовавшийся при взрыве пара около шести тысяч лет назад. Тогда лавы вышло немного, в основном камни и пар — и ужасный грохот. Взрыв вынес на поверхность по кратерному каналу габбро, и они теперь рассыпаны здесь везде.
— Габбро, — повторяет он. — А что это?
Я шарю глазами в поисках более-менее ровного камешка. Поднимаю его и стряхиваю с него пыль:
— Это не вулканическая порода, а глубинная. Базальт, как и на лавовом поле, только другой. Посмотрите, какой он пестрый, какого красивого цвета. Минералы в нем гораздо крупнее, чем в обычном долерите, потому что он успел застыть на очень большой глубине в земле.
— Вот эти точки — это минералы?
— Да. Белое — плагиоклаз, силикатный минерал, а черные кубики — намагниченный магнетит. У кристаллов было много времени, чтобы подрасти, и минералы успели образоваться в недрах.
— Вечное развивает недра свои, — восторженно цитирует он, разглядывает камень и переводит взгляд на меня. — Ты знаешь переводы Гудбергура Бергссона[24]?
Я качаю головой:
— Нет, не особо люблю поэзию.
— Не особо? Ну а красота как же? — спрашивает Тоумас. — И я спрашиваю себя, что же будет с этим огнем, и ночью его, золою.
Я фыркаю.
— Я в дополнительной красоте не нуждаюсь. Ее и в науке полно.
— Красоты? Да вы шутите!
— Только посмотрите вокруг, взгляните, как прекрасен мир. Какая поэзия способна описать, как лава из недр вот-вот пробьет себе путь на поверхность? Поглядите на этот пар, на краски, на освещение, ощутите, как земля содрогается у вас под ногами, — какие стихи с этим сравнятся?
Он качает головой:
— Без поэзии мы просто неразумные твари на дрожащей земле. А она превращает нас в людей, дает нам высший смысл. Показывает красоту в этом мире, позволяет ее описывать. Я не поэт, стихов не пишу, но свои фотографии осознаю как поэзию. Они показывают нечто иное и большее, чем отраженное в них, я пытаюсь открыть красоту, таящуюся за материальным миром. Вот моя поэзия, — говорит он, поднимая фотоаппарат вверх.
— А это, — я поднимаю камень в ответ, — моя поэзия! Глубинная порода из недр земли. Для меня габбро — поэзия. Это — вся нужная мне эстетика!
Пришел Йоуханнес, он с грохотом ставит на землю ведро, полное датчиков и пробирок.
— Скоро начнется извержение, земля трясется, а вы тут стоите и дискутируете об эстетике и поэзии! Не знаю, что бы сказал на это твой отец, Анна Арнардоттир.
— А он сказал бы: тут и без того вздора хватает. Но он бы согласился со мной насчет красоты габбро.
— Я не успокоюсь, пока не окажусь дома в Граварвоге[25], — мрачно произносит Ульвар и садится в джип. — Эта хрень вот-вот взорвется!
Тоумас показывает мне камень, который только что поднял с земли.
— Я возьму твое стихотворение себе.
— Да пожалуйста, забирай этот булыжник, — говорю я и иду за остальными к машине.
Он вытягивает руку и прикасается к моему предплечью:
— Анна, подождите. — Смотрит на меня и, немного помешкав, произносит: — Я много думал о том, что произошло недавно в моей мастерской. Просто не мог перестать об этом думать. Надеюсь, что вы об этом
