равно где-то глубоко внутри я радовалась, как маленький ребёнок, когда мама прогнала Ника и Эдика из больничной палаты и заботливо уложила свою руку на мою. Это ликование было очередной минутной слабостью, потому что выяснилось, что мамой двигала вовсе не любовь. Она вбила себе в голову, что знает, кем я стала. По неизвестным мне причинам она считает меня монстром, способным поджечь школу, соблазнить учителя и сотворить ещё несметное количество злодеяний. Пусть это будет очередной слабостью, от которой я намерена избавиться, но пока мне больно. Больно от того, что я живу с матерью, которая меня не знает. Как можно любить того, кого не знаешь? На что я вообще рассчитывала?..
— Тебе хуже? — неуверенно спрашивает Ник, и я вздрагиваю, как от удара током.
— Нет. Сегодня вроде выписывают.
— Выглядишь хреново.
— Спасибо.
Вижу, как Ника передергивает. Он заметно нервничает. Не знает, о чем еще меня спросить. Ему неловко. В отношениях между нами какая-то неопределенность. Он сидит на стуле рядом, но недостаточно близко, чтобы взять меня за руку. Сейчас мы вроде как давние приятели. И меня это вполне устраивает. Голова забита не тем.
— Я не хотел обидеть. Не к этому сказал. Тебя что-то тревожит?
— Да так. Мама собирается отправить меня в школу-интернат.
Мне нравится реакция Ника. Он подаётся вперёд, роняет пакет с апельсинами и большими глазами впивается в мое лицо. Наверное, именно из-за этой реакции я и поведала ему новость.
— Чего?!
Чувствую, как натягивается сухая кожа на лице, это я улыбаюсь. Крем мне, конечно, никто не догадался принести.
— Как там Стелла? — непринужденно перевожу тему, стараюсь дать понять Нику, что на этом тема закрыта, хотя к горлу подкатываются слова, полные страха, жалости к себе, беспощадной слабости. Нельзя дать им выйти наружу.
— Нормально, — отвечает Ник, — поправится. Все у неё будет хорошо. Так что там насчёт интерната? Ты это серьезно?
— Ты у неё был?
— Что? Нет. Видел Антона Николаевича…
— И как у него дела?
— Да притормози ты! — терпению Ника приходит конец. — Объясни мне, с чего твоя мама пошла на такое? Боится за тебя? Думает, пожар связан как-то с тобой?
— Не пожар, а поджог, — я опускаю глаза и поправляю волосы. Боится она за меня, как же…
— Ты меня поняла, — процеживает Ник и озирается по сторонам, боится, что нас услышат.
— Не хочу это обсуждать, ясно? Эдик, кстати, никому не рассказал?
Ник сжимает кулаки, его щека нервно подергивается.
— Надеюсь, что нет. Иначе…
— Что?! — интересуюсь я свирепо, меня, значит, считают виновной во всех грехах, а настоящую виновницу все оберегают, как какое-то чертово сокровище. — Иначе что?!
— Иначе Стелле грозит беда, — беспомощно разводит руками Ник, уверенность в его голосе исчезает. — Разве ты этого хочешь?
— А тебе не кажется, что Стелла должна ответить за то, что совершила?
Глава 46. Ник
После последних событий я и забыл это безэмоциональное каменное лицо Ли. Теперь вспоминаю. Вышла на прогулку другая сторона личности Ли. Темная сторона, готовая мстить, манипулировать, использовать всех и вся. Без зазрения совести я виню в этом ее мать. Мне нестерпимо хочется с ней побеседовать, но Ли эта мысль не нравится.
— Дай мне время, ладно? — молю я Ли. — Дай разобраться во всем. А потом делай, что хочешь.
— Хочешь чтобы я поверила, что ты так просто дашь мне испортить жизнь твоей ненаглядной Стеллы? — усмехается она и крутит в руке один из апельсинов, которые я принёс. Вторая ее рука в гипсе, согнута в локте и плотно прилегает к телу. Она роняет апельсин на кровать и поднимает глаза к потолку. Я вижу, как она одними губами произносит несвойственные леди ругательства. — Она ведь и тебя чуть не убила. Ты вроде как всегда был за справедливость. Даже брата своего подставил, помнится. Но на Стеллу это не распространяется, да? Она может безнаказанно творить все, что захочет.
— Елки, она тоже лежит в больнице! — раздражаюсь я. — Ей тоже пришлось не сладко. Даже хуже, чем нам с тобой! Думаешь, она сейчас валяется дома в тёплой кровати, болтает ногами и гневно рвёт на кусочки наши с тобой фотки? Да не хотела она причинять нам вред! Даже в огонь бросилась, дурочка. Это ее разборки с отцом. И только с ним. Дай мне время, ладно? Я должен поговорить с ней. Должен помочь ей. У неё кроме меня и отца — никого нет. И, как ты понимаешь, с отцом у неё сейчас отношения не самые радужные.
Мне очень хочется сказать, что ещё у Стеллы есть она, Ли. Они ведь были подругами. Но надавить на ностальгические чувства я не успеваю, потому что Ли вдруг говорит:
— Я так понимаю, ты выбрал сторону.
Кладу руку на лоб, чтобы убедиться, что голова моя пока на месте. С ними со всеми с ума сойти можно. Зачем эта драма? Зачем так нагнетать? Почему нельзя спокойно все обсудить?
— Здесь нет никаких сторон, — тихо говорю я, зная, что это бесполезно, Ли уже сделала все выводы, какие могла.
— Да нет, есть, — спокойно отвечает она и отворачивается от меня. — Ты правильно сказал, у Стеллы есть отец и есть ты. А у меня нет никого.
Я набираю в лёгкие воздух, чтобы возразить, но она мгновенно продолжает абсолютно безразличным тоном:
— Но это ничего. Потому что вы слюнтяи. Вы стараетесь быть рыцарями, хотите спасать всех и вся, лишь бы почувствовать себя лучше. А я сама себе рыцарь. И, если мне придётся перешагнуть через всех вас, чтобы стать счастливой, я сделаю это. Потому что всю жизнь на моей стороне — лишь я одна. И я не позволю никому и ничему сломить меня. Даже этой дурацкой влюбленности. Я хочу спать. А тебе пора разбираться с чужими проблемами. Удачи.
Я выхожу из больничной палаты на ватных ногах и прислоняюсь спиной к холодной стене. Сердце отчаянно бьется, моя грудная клетка ничтожно мала для него.
Мне горько и тоскливо, хочется улечься прямо на пол больничного коридора, вдыхать запахи лекарств и антисептика и лежать здесь до скончания времён. Несмотря на всю печаль и темноту на душе, слова Ли о ее влюбленности не выходят из головы. Только она могла признаться в чувствах вот так.
Чувствую себя предателем. Не те слова подобрал, не смог объяснить ей, что меня гложет. С тем же успехом мог сказать: «Стелла для меня важнее, пока». Вот идиот!
Долговязая медсестра, проходящая мимо, изучает меня подозрительным взглядом, и я спешу поскорее покинуть это
