даже сквозь стену.
— Ой, что-то мне нехорошо, — сказал я, оседая, ибо мне слишком явно представилась эта картина: лежу себе вечером, в полосатой лиловой пижаме, читаю детектив, и как раз когда герой с героиней сидят в угрюмом подвале, и она, злобно сверкнув глазами и едва переждав очередной раскат грома, сообщает ему, что согласна выйти за него замуж, вдруг прямо из стены, уже наяву, выскакивает… ну, вы поняли.
Генри и Степлтон поддержали меня за локти, но твердость ног уже вернулась ко мне, как и твердость духа. Теперь я был бодр и весел. Я понял, что, конечно, юный Баскервиль шутил, он бы не приставал ко мне с бантиком, если б действительно ночью увидел чудовище. То есть вы поняли мою мысль? Огромная адская псина — это вам не какой-нибудь бантик. В иерархии интересных вещей она находится выше всех бантиков мира, включая коллекционные образцы. Предложите на выбор газетчику два заголовка: «В гостиной баронета найден бантик» или «Ночью адская тварь пробежала по коридору старинного замка», и он обрисует вам ситуацию в доступных выражениях.
Причем, в отличие от бантика мисс Степлтон, огромная адская собака — это вовсе не то, что захочешь увидеть у себя в спальне после ужина. У людей бывают разные вкусы, но при такой альтернативе даже лорд Байрон бы предпочел ночевать один. Я помню, как однажды, когда я гостил вот в таком же замке, мне довелось по некоторым причинам… причины эти сейчас я обрисовывать не буду, но они были вполне основательны, итак, по каким бы то ни было причинам, мне пришлось зайти в спальню к одной молодой особе. В тот момент упомянутая особа отсутствовала, и я был об этом осведомлен, поэтому-то и сунулся к ней в логово. Зато присутствовал ее скотчтерьер, о чем я догадался лишь в тот момент, когда занавеска алькова зашевелилась, и оттуда показалась борода шотландского проповедника, согласен, не самого крупного, но зато в обилии снабженного зубами, и раздалось глухое ворчание. Я как рылся в среднем ящике комода, так и замер с чулком в руке. Мы с барбосом напряженно посмотрели друг на друга, время для нас словно остановилось. Затем оба подпрыгнули и резко сорвались с места. Окончательно вычеркнув человеколюбие из списка задекларированных ценностей, инфернальная тварь загнала меня на шкаф и продержала там два часа, рыча и щелкая клыками. Время от времени песик начинал кататься по напольному коврику, словно в приступе лютой злобы желая пожрать самое себя. Искренне сожалею, что ему это не удалось, я бы посмотрел. Но его цели были другие — он страстно стремился сомкнуть челюсти на моей ноге, и если бы не шкаф, располагал бы всеми возможностями это сделать — у него было и время и желание. Один мой приятель жаловался, что на ровной местности этот песик разодрал ему штанину. Но думаю, баскервильский фамильный призрак, появившись в моей спальне, не стал бы даже и смотреть, ровна ли местность. Клац-клац — и поминай, как звали! Жеванием брюк бы не ограничилось — собачка если и состоит в родстве с молью, то отнюдь не празднует его, когда надо поужинать. Ясно, что штаниной такой зверь бы не наелся, вряд ли бы наелся и ее начинкой. Поэтому совершенно понятна волна трепета, расплавившая мои ноги — даже у Вустонов бывают минуты слабости. Впрочем, я сразу же взял себя в руки.
— Ну, как вы, Генри? Вам лучше?
— Угу.
— Тогда вам надо присесть и прийти в себя. Позвольте пригласить вас с господином Вустоном на славную чашку кофе, — сказал Степлтон. — Мы с сестрой живем здесь совсем рядом.
— Что он сказал?! Славную чашку кофе?! — не сдержался я, да и кто бы тут сдержался. — Ха-ха-ха! Хе-хе-хе!
— Да, чашку кофе, — ответил Степлтон, — что вас так удивило?
— Что тебя так удивило, Генри? — спросил Генри.
— Ничего, Берти, — сказал я. — Я не против. Славная чашка кофе. Хе-хе-хе! Ой, не могу, славная чашка кофе!
— Хо-хо-хо! — вдруг натужно залился смехом Степлтон. — Ха-ха-ха! Такое иногда ляпну! Где была моя голова?! Славная чашка кофе! Ну, сказанул! Хе-хе-хе!
— А еще говорят, что у немцев нет чувства юмора! — поощрительно похлопал я Степлтона по плечу, он в ответ нервно дернулся.
— Чего он засмеялся? — спросил Генри.
— Потому что у него есть чувство юмора! — провозгласил я. — Или он делает вид, что есть.
— Для чего?
— Я же сам ему показал, в каком месте смеяться.
— Угу, это я понял, но я бы хотел, все же, знать, так, для общего развития, почему ты смеешься над нашей английской славной чашкой кофе.
— Не обращай внимания, Берти, у нас, в Америке, свои приколы. Гм-хм… у нас в есть такой комикс.
— Когда один из героев пьет «славную чашку кофе»?
— Да.
— И он англичанин?
— Нет, из Европы.
— Вот кретин! Зачем европейцу еще и пить кофе?
— А в чем дело?
— Ну ты ж сам видишь, что они там у себя устроили, в этой Европе. Это ж кошмар! Нет, им не кофе надо давать. Им надо всем давать бром!
На этих словах кадык Степлтона всколыхнулся, а лицо пошло пятнами.
— Чтоб не размножались.
Степлтон вздохнул, словно суслик на пепелище родного дома.
— Особо немцы отвратный народ. Я их вообще не понимаю.
Степлтон как будто проглотил яйцо и готовился снести новое, больше и лучше прежнего.
— Специально приезжают к нам страну и печатают фальшивые деньги, чтобы подорвать нашу экономику. И потом наша военная разведка за ними скачет по кочкам и их вылавливает, и потом наших разведчиков отправляют туда, чтобы они напечатали столько же ихних фальшивых денег, чтобы их экономика тоже…
— Прекрати, Берти, ты не можешь наверняка это знать, — вставил я, боясь, чтобы Степлтона от таких разговоров не хватила картошка… то есть кондрашка, что это я все про картошку, хотя как посмотреть, иных от картошки как раз и хватает кондрашка, ха-ха.
— Ты с ними разговариваешь, а они пердят.
И в этот момент случилось непоправимое — Степлтон перднул. Я покатился от хохота.
— Сисечник, сын гуннов, — прокомментировал безжалостный Генри. — Никакой выдержки. Держи свои эмоции в себе.
— И не перди! — назидательно вставил я сквозь смешливые слезы. — Англичане никогда не пердят. На это… у них есть тетушки!
— Чтобы пердеть? — чешуйчато спросил Степлтон, пользуясь моим беспомощным состоянием.
— Чтобы НЕ пердеть, — победоносно ответил я, наконец-то преодолев хохот. — Разве вы сами этого не знаете?
— Я-то знаю, — ответил нахал, от избытка наглости во взоре вдруг став белоглазым, а во вкрадчивом голоске его зазвучал биргмингемский металл, — а откуда вам
