дар.
В праве есть упоминание о таком деянии, как «оставление в опасности». Законодательство это деяние квалифицирует как преступное. Могут ли те люди, что замораживают миссионерские инициативы по принципу «кого надо — Господь Сам к вере приведет», быть уверены, что на Божьем суде они не услышат об этом своем «благочестии» осуждающий приговор?
Ну, как можно сложить с себя миссионерскую заботу? Святитель Иоанн Златоуст, рассуждая о православных и сектантах, говорил: «И не говори мне таких бессердечных слов: «Что мне заботиться? У меня нет с ним ничего общего». У нас нет ничего общего только с дьяволом, со всеми людьми мы имеем очень много общего. Они имеют одну с нами природу, населяют одну и ту же землю, питаются одной и той же пищей, имеют Одного и Того же Владыку, получили одни и те же законы, призываются к тому же самому добру, как и мы. Не будем поэтому говорить, что у нас нет с ними ничего общего, потому что это голос сатанинский, дьявольское бесчеловечие. Не станем же говорить этого и покажем подобающую братьям заботливость. А я обещаю со всей уверенностью и ручаюсь всем вам, что если все вы захотите разделить между собою заботу о спасении обитающих в городе, то последний скоро исправится весь… Разделим между собою заботу о спасении наших братьев. Достаточно одного человека, воспламененного ревностью, чтобы исправить весь народ. И когда налицо не один, не два и не три, а такое множество могущих принять на себя заботу о нерадивых, то не по чему иному, как по нашей лишь беспечности, а отнюдь не по слабости, многие погибают и падают духом. Не безрассудно ли, на самом деле, что если мы увидим драку на площади, то бежим и мирим дерущихся, — да что я говорю — драку? Если увидим, что упал осел, то все спешим протянуть руку, чтобы поднять его на ноги; а о гибнущих братьях не заботимся? Хулящий святую веру — тот же упавший осел; подойди же, подними его и словом, и делом, и кротостью, и силою; пусть разнообразно будет лекарство. И если мы устроим так свои дела, будем искать спасения и ближним, то вскоре станем желанными и любимыми и для самих тех, кто получает исправление»[249]. «Нет ничего холоднее христианина, который не заботится о спасении других… Никто не был осужден за собственные грехи, но за то, что не был полезен другому»[250].
Или: «Если двенадцать человек «заквасили» всю вселенную, подумай, сколь велика наша никчемность, если мы, пребывая в таком количестве, не в состоянии исправить оставшихся — а ведь в нас должно было хватить закваски на тысячи миров… Но то, скажешь, были апостолы. Что же из этого? Разве они Ангелы были? Но, скажешь, они имели дар чудотворения. Долго ли эти чудеса будут служить для нас прикрытием нашего нерадения?.. Какое знамение сотворил Иоанн, привлекший к себе многие города? Что он не чудодействовал, о том послушай евангелиста, говорящего: Иоанн не сотворил никакого чуда (Ин. 10,41)» (Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея, 46,2—3).
А великий средневековый книжник Алкуин, живший в VIII веке, говорил, что «труды священников, занимающихся евангельским благовестием, должны оцениваться выше, чем любые чудеса»[251].
К сожалению, в Византии чудеса апостолов переживались как нечто более важное, чем проповеднический труд апостолов. Отсюда следовало, что подражать Апостолам нельзя: ведь это Господь их вел, Господь обращал сердца язычников. Человеческое усилие по достижению понимания на столь Божественном фоне меркло, становилось чем-то неважным и неинтересным. Миссия считалась делом прежде всего чудесным. А чудотворению научиться нельзя… Миссия в истории Православной Церкви почти всегда переживается как чудо и почти никогда — как систематическая работа.
Так что создание в современном Тихоновском богословском институте миссионерского факультета, а в Белгороде — миссионерской семинарии надо честно признать шагами столь же необходимыми, сколь и модернистскими.
Поэтому я свои семинарские лекции по миссиологии начинаю с предупреждения: «Я ни одного человека к вере не привел. Вам это тоже не удастся. Только у Творца есть возможность касаться этой глубины человеческого сердца. Без благодати, помогающей проповеднику, наше слово не дойдет до этой глубины… Ну, вот и все. Больше вы от меня о благодати ничего не услышите. Стяжанию Духа Святого на лекциях в семинарии вообще научить нельзя. И не важно — это лекции по догматическому богословию, по литургике или по миссиологии. Научить можно только тому, что в пределах человеческих сил. Вот об этом мы и будем с вами говорить все следующие годы. Как самому не стать препятствием на пути действия Просветителя. Как помочь разобрать эти препятствия, уже нагроможденные другими людьми или самим невером. А практикума по чудотворению у нас не будет».
Надо честно заметить зазор между нуждами современного миссионерства и тем образом апостольства, который существовал в византийской церковной памяти. В многотысячестраничном дневнике равноапостольного (!) святителя Николая Японского постоянно говорится о проводимых им проповедях и беседах. Но нет рассказа о чудесах, которые он творил для уверения японцев в истине Православия.
Преп. Макарий Алтайский также говорил о том, что дело Божие совершается «под покрывалом обыденности» (поясняя, что явных чудес Господь не дает ради нашей же немощи — чтобы Его миссионеры не впадали в гордость)[252].
А много ли известно чудес из жизни св. Иоанна Златоуста? На чудо ли он надеется? «Но почему, — говорят некоторые, — ныне чудес не бывает?» А ныне я не имею нужды в знамениях. Почему? Потому что и без чудес научился веровать Господу. Залога требует тот, кто не верит, а я, как верующий, не требую ни залога, ни чудес. Поэтому им давались знамения не как верным, но как неверным, дабы они уверовали. Таким образом, и св. Павел говорит: знамения суть не верующим, но неверным (1 Кор. 14,22). Видите, что не для бесчестия нашего, но паче для большей почести Господь сократил явление чудес своих. Он творит так, желая открыть нашу веру, что мы веруем Ему без залогов и без всяких чудес. Те люди, не получив предварительно видимых знаков и залога, не поверили бы Ему касательно предметов невидимых, а я и без того показываю Ему всю веру. Вот причина, почему теперь не бывает чудес»[253].
