Вот так сказка! Но не детская сказка, а настоящая, правдивая, истинная сказка, несмотря на ее непритязательность, простоту, высшая и сложнейшая из всего поэтического, в соответствии с обитающей в ней душой.
И я хотел быть одним из тех поэтов, для кого приходит Вечная Истина, чтобы облечь ее!
Я прекрасно знаю, какая это была смелость. Но признаюсь без страха. Правду так же ненавидят, а сказку так же презирают, как и меня самого, мы подходим друг другу. Сказку и меня, нас читают тысячи, но не понимают, потому что никто не проникает в глубину. Утверждая, что сказки существуют лишь для детей, меня называют «молодежным писателем», который пишет только для подрастающих мальчиков.
Короче, мне нет нужды извиняться за то, что я настолько осмелел, что пожелал сочинять простые сказки и притчи.
Моя «Жизнь и Стремление» сама по себе похожа на сказку, но с другой стороны, существует еще почти бесчисленное множество притч и сказок, в которые переодевали мою персону!
И если я возражу против этого, мне поверят не больше, чем некоторые верят сказке.
Но точно так же, как каждая настоящая сказка, в конце концов, становится правдой, все во мне также станет правдой, и тому, в чем сегодня не верят мне люди, они научатся верить завтра.
Так что все мои рассказы о путешествиях, которые я собирался написать, должны быть образными, должны быть символическими. Они должны рассказать о том, чего не было на поверхности.
Я хотел принести что-то новое и счастливое, не вовлекая своих читателей в борьбу и споры со старым и прежним. И то, что я должен был сказать, я должен был еще отыскать; мне не разрешили открыто выставлять это перед дверью, потому что вы склонны пренебрегать всем, что можете получить так дешево, и цените только то, за что вам приходится побороться, чтобы получить.
Было бы непростительной ошибкой указывать с самого начала, что мои рассказы о путешествиях следует воспринимать образно. Меня бы просто не читали, и все, что я хотел бы решить, оставалось бы баснями и сказками. Читатель, должен был сам неожиданно обнаружить то, о чем я сообщал, тогда он почувствовал бы себя покоренным и сохранил бы это на всю жизнь.
Но что на самом деле я хотел передать?
Было много разных вещей и что же общего между ними?
Я хотел отвечать на вопросы человечества и решать задачи человечества.
Можете смеяться, но я этого хотел, пытался и буду продолжать. Ни я сам, ни кто-либо другой не могут знать, добьюсь ли я этого. Возможно, при осуществлении были допущены ошибки, потому что я ошибаюсь, но моя воля была доброй и чистой.
Я также хотел опубликовать свой психологический опыт.
Молодой учитель, который был наказан, с его психологическими переживаниями? Разве это не смешнее, чем предыдущее? Можно принять одно за другое, но я видел примеры на сотне и сотнях несчастных людей, как они попадали в беду и застревали в ней лишь потому, что их души, эти самые драгоценные существа всего земного творения, были полностью заброшенными.
Ум извращенный, тщеславный — представлял из себя любимого ребенка, а душа — замкнутую, голодную и замерзающую Золушку.
Все школы созданы для духа, от школы Шутцена до университета, но нет ни одной школы для души.
Миллионы книг написаны для духа, а сколько для души?
Тысячи и тысячи памятников ставятся человеческому духу, а где те, кому суждено прославить человеческую душу?
Что ж, говорю я себе, я хочу быть тем, кто пишет для души, только для нее, посмеются при этом или нет!
Вам это неизвестно. Вот почему многие либо не поймут мои работы, либо поймут их неправильно, но это не должно помешать мне делать то, что я намеревался делать.
На самом деле этого было достаточно для одного человека, но я не хотел этим ограничиться, я хотел гораздо большего.
Я видел, какие глубочайшие человеческие страдания меня окружали, я был в этом центре.
И высоко над нами было искупленное, благородное человечество, к которому мы должны были стремиться.
Но эта задача была не только наша, она дана также и всем людям; разве только нам, находящимся намного ниже остальных, приходилось гораздо труднее карабкаться и разбираться больше, чем им.
Из глубин к высотам, от Ардистана к Джиннистану, от низшего человека к благородному человеку, из низшей человеческой природы к благородной возвышенной человечности.
Я хотел показать, как это нужно сделать на двух примерах, восточном и американском.
Я разделил Землю на две половины, американскую и азиатско-африканскую для этих моих особых целей.
Здесь живет индейская раса, а здесь — семитско-мусульманская.
Я хотел связать свои сказки, свои мысли и объяснения с этими двойными приключениями. Вот почему было важно, прежде всего, иметь дело с арабским и другими языками и индейскими диалектами.
Неизменная вера в Аллаха одного, и возвышенная поэтическая вера в «Великий Добрый Дух» другого, гармонировала с моей собственной непоколебимой верой в Бога.
В Америке мужская фигура, а в Азии женская фигура должны сформировать идеал, к которому мои читатели должны были подняться в своей этической воле.
Одна фигура стала моим Виннету, другая — Мара Дуриме.
На западе сюжет из приземленной жизни саванны и прерий должен постепенно подниматься до чистых и ясных высот горы Виннету.
На востоке через шум и суету пустыни — до самой высокой вершины Джебель Мары Дуриме.
Поэтому мой первый том начинается с названия «Через пустыню».
Ради единства всех этих историй главным героем должен быть один и тот же неопытный благородный человек, постепенно очищающий себя от всего наносного, от всей накипи анимы человека.
Для Америки его следовало бы назвать Олд Шаттерхенд, но для Востока — Кара Бен Немси, тот факт, что он должен был быть немцем, подразумевался сам собой.
Его нужно было изображать как рассказчика, то есть вести повествование от первого лица, от «человека-рассказчика», сторителлера.
Его эго — не реальность, а воображаемый поэтический образ.
Но даже если такого «я» не существует, все, что о нем рассказывается должно быть извлечено из реальности и стать возможностью.
Этот Олд Шаттерхенд и Кара Бен Немси, и, соответственно, по этой причине «Я», задуманы как великий человеческий вопрос, который был создан и задан самим Богом, когда Он прошел через Рай, чтобы спросить: «Адам, где ты?»
«Благородный человек, где ты? [Ты?]
Я вижу только падших, устыженных людей!»
Это человеческий вопрос — вопрос о человеке и человечности с тех пор прошел через все времена и через все
