Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
«Провел роль» вместо «сыграл роль» — это типичная набоковская заноза…
Затем Набоков срывается с иронии — на лирику: «Такого рода существа напоминают помещение с множеством разных дверей, среди которых, быть может, находится одна, которая действительно ведет прямо в сад, в лунную глубь чудной человеческой ночи, где душа добывает ей одной предназначенные сокровища».
«Помещение» — тут плохо, надо было написать «комнату».
«Лунная глубь чудной человеческой ночи» — китч.
«Предназначенные душе сокровища» — это и китч и клише… Подобные поэтические тривиальности сводят на нет все попытки Набокова избежать штампов.
В следующем предложении Набоков развивает метафору с дверями и сокровищами: «Но как бы то ни было, этой двери Александр Лик не отворил, а попал на актерский путь, по которому шел без увлечения, с рассеянным видом человека, ищущего каких-то путевых примет, которых нет, но которые, пожалуй, снились или, быть может, принадлежат другой, как бы не проявленной, местности, где ему не бывать никогда, никогда». Прекрасное развитие. Но возвышенное «отворил» тут лишнее.
«Попал на путь»? Попал на рельсы. Правильно «пошел по пути актера».
Нельзя «идти без увлечения» или «идти с увлечением», «идти» можно быстро или медленно.
И «путевые приметы» — плохо, размыто.
И «не проявленная местность» (местность не фотография) тоже неважно.
Не подумайте, что я придираюсь. Что имеет в виду Набоков — почти всегда ясно. Голова его работала блестяще. Образный его строй — богат и разнообразен. Но его язык — неточен, занозист. А метафора только тогда работает, когда она сформулирована чистым, ясным языком. Стоит на ней появиться пятнышку… и все «толчки таланта» перестают достигать цели.
Есть в этой фразе кое-что еще, что мне не нравится. Это — проявившаяся в ней (по умолчанию) уверенность автора, что он-то в этой «не проявленной местности» — завсегдатай, мэтр, законодатель мод, что у него-то есть ключик от той самой, заветной двери, ему-то «лунная глубь чудной человеческой ночи» отлично знакома…
Разумеется, поэту и прозаику Набокову была доступна «сокровищница души»… но автору нельзя искусственно ограничивать возможности своего гомункула, нельзя своей волей устанавливать границы его личности… нельзя быть деспотом… даже таким блистательным деспотом, каким был Набоков. Литературный герой не должен оставаться пешкой… ему должна быть предоставлена возможность превратиться в ферзя… дорасти до автора и перерасти его… хотя бы в ту самую критическую минуту, когда словесные декорации и одежды падают… и начинается таинственная метаморфоза, ради которой и пишется рассказ. Пресловутый «соколиный поворот»…
…
Набоков продолжает представлять нам Лика: «В условном же плане земного быта, ему было за тридцать, но все же на несколько лет меньше, чем веку, а потому память о России, которая у людей пожилых, застрявших за границей собственной жизни, превращается либо в необыкновенно сильно развитый орган, работающий постоянно и своей секрецией возмещающий все исторические убытки, либо в раковую опухоль души, мешающую дышать, спать, общаться с беспечными иностранцами, — у него эта память оставалась в зачаточном виде, исчерпываясь туманными впечатлениями детства, вроде соснового запашка дачного новоселья или асимметричной снежинки на башлыке».
Автор начал говорить, потом увлекся метафорой, потерял мысль… затем нашел, нарочито неловко повторился и закончил фразу поэтической нелепостью.
Знаете, что такое «башлык»?
Это капюшон с обмотками вокруг шеи. Что он забыл в этой фразе? В этом печальном рассказе? Да еще и покрытый декадентски «асимметричными снежинками»… Перемудрил бабочковед.
«Сосновый запашок» — это ужасно. «Запашок» из сортира доносится. А у сосен — «запах».
Кроме того — ни «сосновый запашок», ни «асимметричные снежинки на башлыке» (какой такой вояка влез в текст?) — никак нельзя причислить к «туманным» впечатлениям детства… Острые и колючие они…
Определение «в условном плане земного быта» — (просится «бытия») хоть и саркастично, но нехорошо… Земной «быт» — условный план? Нет. Еще какой безусловный.
«Пожилые люди, застрявшие за границей собственной жизни» — тоже плохо.
Набоков ведь всего лишь хочет сказать, что пожилые люди живут своим прошлым. Можно написать «застряли в собственном прошлом», но «застрять за границей собственной жизни» — невозможно, потому что получается, что они застряли в пространстве (в котором есть некая ползущая граница), а речь-то тут идет о времени. Набоков часто сознательно мешает пространственные и временные характеристики, но получается это у него часто неловко.
«Память о России — орган, своей секрецией возмещающий исторические убытки» — идея хороша, хотя на мой вкус излишне физиологична (как ни странно, неприятные физиологические метафоры встречаются в текстах Набокова довольно часто, чаще, чем кажется, например, дальше в «Лике» мы встречаем — «после возни с ним всегда пахло зверинцем». Почти все мужчины в «Лолите», кроме главного героя, «пахнут козлом»).
Меркантильное слово «убытки» тут чужое. Ведь дело явно идет о «потерях». А «исторические убытки» — это просто никуда не годится.
Еще одна физиологическая метафора — «память о России — раковая опухоль души». Вроде бы сильно. Но плохо. Если уж «раковая опухоль души» — то конечно не «память», а сама Россия. Память опухолью быть не может, даже в метафоре. Другое дело — оставленная родина…
«Его родители умерли, жил он один, любовь и дружба, перепадавшие ему, все были какие-то сквозные, никто к нему не писал писем просто так, потому что хочется, никто не интересовался его заботами живее его самого, и, когда недавно он узнал от своих докторов — француза и русского, — что у него, как у многих литературных героев, неизлечимая болезнь сердца, как-то не к кому было пойти и пожаловаться на незаслуженную шаткость его, его бытия, когда улицы так и кишат здоровенными стариками».
Ужасная фраза. «Здоровенные старики» — (Гренадеры? Полифемы? Голиафы?) это конечно всего лишь старики «здоровые».
«Сквозные» любовь и дружба тут — это «недолговечные», «проходящие», «проходные» связи. «Сквозными» бывают не дружбы и любови, а раны или темы.
«Неизлечимая болезнь сердца» — это конечно никакая не «шаткость его бытия», а смертный приговор Лику. Вынесенный не судьбой, не природой, и не внутренней необходимостью прозаического повествования… Даже не жанром, требующим драматической развязки. Это приговор автора, капризного судьи и палача, своему «тщедушному и нежному» герою. Облегчение литературной задачи.
Доведи героя до припадка, покуражься над его мучениями и смертными видениями и… заверши рассказ его смертью. Чего проще.
Колдунова Набоков представляет как некоего злого демона, «крокодила», засевшего глубоко в подсознании героя: «Но до сих пор бывали, конечно, сны, на них не было управы. И не только случалось, что Колдунов являлся ему в собственном виде, в обстановке отрочества, наскоро составленной сном из таких аксессуаров, как парта, черная доска, сухая, легкая губка; кроме этих бытовых снов, случались и сны романтические, даже декадентские, т. е. лишенные явного присутствия Колдунова, но зашифрованные им, пропитанные его гнетущим духом или полные как бы слухов о нем, положений и теней положений, каким-то образом выражающих его сущность, — и этот мучительный колдуновский фон, на котором развертывалось действие первого попавшегося сна, был куда хуже прямых сноявлений Колдунова, каким он запомнился, — грубым, мускулистым гимназистом, с коротко остриженной головой и крупными чертами неприятно пригожего лица: их правильность портили слишком близко посаженные глаза, снабженные тяжелыми замшевыми веками, — недаром его прозвали крокодил, — в самом деле, было нечто мутно-глинисто-нильское в этом медлительном взгляде».
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
