Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
* * *
Чекилев не пытался оправдываться. Да и смысла не было. Ящик стола в кабинете адвоката, где мы заперли портфель, валялся на полу. Взломан. У стола – Чекилев, на столе перед ним – портфель.
– Егор, позовите казаков! – крикнул Беденко. – Смотрите, он воспользовался тем, что я должен был вернуться только к вечеру. И я сам ему сказал об этом. Вы заперлись у себя. Да уж вас он и не стал бы всерьез опасаться, простите. Казаков, видимо, убедил выпить и закусить, я их видел, они во дворе. Их нужно срочно звать сюда. Но не выходите. Крикнуть – и услышат, – и уже Чекилеву:
– Одному мне не справиться с вами. Но вдвоем вполне. Кроме того, в доме мы не одни.
Чекилев по-прежнему молчал. Я заметил, как он немного неуверенно оглянулся на окно.
– Не вздумайте прыгать! Я вам как врач говорю, хоть вы офицер и, думаю, в хорошей физической форме, но ногу сломаете, а то и серьезнее.
Но и Чекилеву было очевидно, что это глупо. Окна и рамы во всем доме забиты на зиму, чтобы спастись от знаменитого новороссийского ветра, который ломал даже пароходы.
– Егор… послушайте меня. Я застал здесь все уже в таком виде: стол был взломан и портфель лежал у двери. Я его только поднял.
– Почему же вы не позвали никого из нас? Почему мы не слышали ничего, никакого шума? Бросьте! Здесь не о чем говорить. Егор, будьте с ним. Я позову охрану.
– Нет, говорите! – я хотел его выслушать.
– Впрочем, вы правы, мне нечего сказать. Я действительно был готов взять портфель. Ведь в остальном вы мне не поверите, да может, вы заодно с ним, – он кивнул на Беденко. – И такая мысль мне уже нелепой не кажется.
Его слова разозлили меня. Наглость, будучи взятым на месте преступления, валить вину на других – так бесцеремонно! Я осмотрел портфель, печати были целы. Чекилев ничего не предпринимал, спокойно стоя у окна. Беденко выглянул и крикнул, чтобы позвали казаков. Через час Чекилев был уже в комендатуре.
Здесь, в комендатуре, я написал какие-то никому не нужные объяснения по форме, подписал их. Беденко от бумаг отмахнулся – слишком был зол на Чекилева, я понимал. Да и кому они нужны теперь, эти бумаги, объяснения! Чекилева увели, чтобы закрыть пока в одном из помещений с дверью покрепче. Что с ним будет потом, оставалось неясным. Странно, но злости к нему, ненависти за смерти ЛК и Шеховцева я не чувствовал. Была только усталость, в глазах как будто скрипел песок, а все мысли были о горячей ванне.
Все-таки когда его уводили, я спросил его, за что он ударил Шеховцева в туннеле. На что он мне ответил лаконично:
– Дурак ты, Гриша! Хоть и в университете учился.
– Я университет не окончил, выперли.
Я ушел.
Глава двадцать четвертая Новороссийск. Вечер В кабинете коменданта я долго спорил с Беденко. Мы почти разругались. Я решил, что портфель останется здесь, в сейфе. Он давил на меня, как тяжелый крест. А здесь всегда есть охрана. Беденко был разозлен, растерял всю свою невозмутимость, его широкая шея еще больше краснела от досады. Он убеждал меня, что раз Чекилев под стражей, то опасаться больше нечего, а портфель должен быть под нашим присмотром. Но я коменданту вполне доверял, к нему у меня было и письмо от ЛК. Так что я стоял на своем, а потом, устав спорить, просто передал портфель коменданту под расписку.
Сунув расписку в карман, я почувствовал облегчение. Оставалась еще одна трудная задача – устроиться на пароход. Сегодня можно было ни о чем, кроме этого, не думать. А мне так хотелось не думать! Завтра я поговорю с Чекилевым, узнаю: как именно он убил, зачем? Хотя об этом и не нужно спрашивать. Портфель – это были большие деньги. Деньги и свобода. А дома его ждали только долги и позор из-за скандала с военными поставками. Да и что теперь там, дома? Неясно. Конечно, он планировал сесть на пароход богатым человеком. Интересно, как его завербовала германская разведка? Максим Чекилев, наверное, был отличным кандидатом – всюду вхож, с инженерным образованием, мог проворачивать разные штуки. Они не учли только одного: смелости, чтобы начать собственную игру, у него, конечно, хватало.
Растерянный, отмахиваясь от мыслей о последних словах Чекилева, я добрался, наконец, до порта. Здесь творилось что-то невообразимое – было черно от людей, вещей… О камни пристани билось и билось размокшее красное бархатное кресло. В воде плавали и другие вещи, их роняли или бросали те, кому удалось пробиться по сходням. Но я разглядывал именно это темное пятно в воде. Бархат намокший, как шерсть животного, металлические круглые заклепки, полированная толстенькая ручка с завитком. Меня поражало, что кресло не тонет, держится. Какая-то женщина истерически кричала и плакала. В воздухе пахло гарью, бараньим жиром. Запах шел с той стороны, где стояли калмыки. Бабка-калмычка в высокой шапке сидела около ящика с каким-то тряпьем, смотрела на море – наверное, видела его впервые. Калмыки пришли через степи, взяв с собой своих жен, верблюдов и божков. И теперь ждали около соленого моря неведомого спасения. Кто сказал им, что их увезут и спасут? Я не знал.
Меня всегда занимал этот миг поворота. Когда еще минуту назад все было целым – и вот все переменилось страшно, невозвратно. Как падение, выстрел. Ведь за секунду до него еще можно было все изменить, спасти, спастись. Еще день назад я подошел бы к казаку, расспросил бы его. Может, я утешил бы женщину, бросился помогать, устраивать на пароход. Мне сказали, что у сходен парохода застрелился кто-то, отчаявшись, но это не тронуло меня. Я больше не жалел и молодых кадетов, которых все не мог забыть, и моих брошенных в Ростове друзей, и старую тетку, которая мучилась, наверное, в беспокойстве и страхе сейчас в Кисловодске, и даже Юлию Николаевну. Меня занимала одна мысль – то, что кресло никак не может пойти ко дну, все бьется о причальные камни, лодки. Я вдруг вспомнил, как художники называют тот цвет, что сейчас был у моря. Церулеум – бледно-голубой с желтым подтоном.
Казак в синей фуражке, стоя у сложенных штабелем деревянных ящиков, уговаривал другого ехать. Он повторял, что здесь «край ведь подходит!» Говорил что-то про Тифлис. Я вдруг вспомнил, как Беденко рассказывал, что донцы хотят уйти в Грузию через перевал. На пароход между тем тросами поднимали клетки с курами, стянутые ремнями чемоданы. Но места людям не было. И вот эти чемоданы и куры взбесили меня, заставили окончательно очнуться. И сразу все вокруг стало громким. Как если бы я был глухой, а теперь мог слышать. Заболели уши и голова. Теперь я знал, что не уеду. Нужно сделать то, зачем мы шли сюда так долго. Есть приказ. Посадить на пароход хотя бы Беденко, но главное – портфель. Мне на пароход сесть не удастся. Я останусь здесь, где мне и моей родине, по всему видно, «подходит край».
Теперь я действовал решительно. Сходни охраняли офицеры. Полковник, ведающий погрузкой, не желал говорить со мной, он грозил арестом, что-то кричал. Я не слушал. Я был настойчив. Все бумаги свои я показал ему. Я кричал в ответ и даже угрожал ему какими-то нелепостями, которые больше не имели силы. Может быть, трибуналом? Чудом я убедил его.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
