Кроме моей новой походки, главной новостью семестра стало то, что один из школьных преподов по музыке последние десять лет у себя на яхте приставал к мальчикам.
Все были в курсе, что мистер Ньютон по выходным приглашает любимых учеников кататься на яхте, но никто не знал зачем. Равно никто не замечал, что его любимые ученики усердны в разной степени, однако почему-то все они – голубоглазые блондины с правильными чертами лица и предпубертатным румянцем на щеках. В школе, битком набитой евреями и азиатами, отыскать подобные экземпляры не так просто. И с чего это обычный препод может себе позволить собственную яхту? Правда, это не так уж невероятно, если у тебя нет семьи.
Хотя не требуется суперпроницательности, чтобы обобщить все эти факты и прийти к щекотливому выводу, взаимосвязи почему-то никто не обнаруживал.
Во всяком случае, до тех пор, пока один особенно ангелоподобный четвероклассник не явился в кабинет к директору с магнитофонной записью.
Он прокручивал эту пленку друзьям с начала года. Говорил, что тайно записал ее на яхте, играя с мистером Ньютоном в сеанс гипноза. Внятно он так и не сказал, успешно ли его загипнотизировали, и его ответы на пленке разобрать невозможно, однако вопросы мистера Ньютона достаточно ясны, и голос абсолютно узнаваем. Я цитирую:
– Тебе нравятся девочки? Тебе нравятся фильмы про секс? Тебе нравятся журналы? У тебя уже бывает семяизвержение? Тебе нравится играть с собой? Как часто ты это делаешь?
Ангелочек дал послушать пленку всем своим друзьям, всем друзьям своих друзей и большинству друзей друзей своих друзей, пока кто-то не предложил дать ее послушать директору. Что он и сделал.
Мистер Ньютон из школы исчез. О его уходе не объявляли, а его имя так и не появилось в рубрике «Увольняющиеся учителя» в школьной стенгазете. Его с корнем выкорчевали из истории.
(Нужно ли говорить, что парня, который понадеялся завести друзей путем проигрывания пленки, безжалостно третировали как гомосексуалиста, и он ушел, не доучившись до шестого класса.)
Вся история была забавна до крайности – вот ради подобных вещей и стоит ходить в школу.
После такого развлечения остаток семестра казался пустым. Единственным замечательным событием стало открытие, сделанное Майклом Фоксом (парнем с квадратной головой), который штудировал руководство по профориентации: оказывается, в Абердинском университете читают курс «Теология в пивоварении».
Глава тридцать шестаяМои отношения с Луизой развивались странно. Превращение из друзей в любовников (меня восхищает это слово – такое взрослое), похоже, совершенно ничего не изменило, не считая периодических трахов. Мне это нормальным не казалось, но как только я ударялся в сентиментальность или порывался час проговорить с ней по телефону, она меня ставила на место, не успевал я развернуться. Я ни на йоту не верю во всю эту чушь про сдерживание эмоций, но, наверное, было бы чуть нормальней, если б из нас двоих более страстной была она. Я очутился в странном положении человека, отчаянно мечтающего о долгом взгляде, улыбке или прикосновении. На самом деле обо всем этом должна была мечтать она.
Поймите меня правильно, – все было замечательно, секс потрясающий, и мы отлично ладили; но я все равно нервничал из-за того, что в постели она со мной лишь физически. Вне спальни Луиза обращалась со мной просто как с другом и едва меня касалась. На самом деле она гораздо больше касалась меня раньше, когда мы еще были вроде как на стадии флирта. Теперь же, по-моему, она стала менее дружелюбна, чем тогда.
Ну, это нормально, – хорошо, что она у меня есть. Я просто чувствовал, что нахожусь в проигрышном положении. Я не пытаюсь превратить это в теннисный матч и уж точно не хотел бы отношений, когда приходилось бы всю ночь мечтательно пялиться в глаза подруги, – но я считал, что она все-таки чересчур холодна. Я напрягал все мускулы, чтобы оставаться максимально холодным, но ей как-то удавалось меня перехолодить. Так, будто... будто ей было на меня плевать.
Я слышал нытье насчет того, как кто-то кого-то «использует», и всегда считал, что они просто тупицы с комплексом жертвы, но сам не мог избавиться от мысли, что... что, может... что Луиза... в общем, мне казалось, что Луизе не так уж это все нужно. Что для нее это просто шуточки.
Слушайте – я же не жалуюсь – на самом деле мне безразлично, и даже если бы Луиза наняла меня секс-рабом и никогда мне слова не сказала, все равно было бы отлично: я хотел учиться сексу и занимался именно этим. Жаловаться не на что. Просто я по большей части был не очень-то счастлив.
Чего в имеющихся обстоятельствах совершенно не ожидал.
Я начал смотреть мыльные оперы, надеясь понять, что в подобной ситуации должен делать мужчина, но без толку: такое, похоже, приключалось только с женщинами. И меня определенно не вдохновляло рыдать на семейном диване и проводить с матерью сеанс эмоционального единения душ, в ходе которого она утешила бы меня и случайно обронила, что я приемыш/незаконнорожденный/болен неизлечимой болезнью.
Но должен признаться, положение было крайне чудное. У меня имелись: физическая симпатия к парню, из-за которого я год пребывал в истерике по поводу собственной сексуальной ориентации; секс с его сестрой, которая не касается меня, когда я одет; да еще вполне нормальная дружба с ними обоими.
Чудно.
В мыльных операх ничего полезного не нашлось. Даже от «Заключенной из корпуса X» никакого толку. Я не мог избавиться от чувства, что Барри и Луиза говорят о чем-то за моей спиной или знают то, чего не знаю я. Внутренний голос подсказывал: меня разыгрывают. Или, может, то была просто паранойя из-за моего уродства, которая уже выпихивала сексуальную ориентацию с первой позиции моего невротического хит-парада.
Нет ничего скучнее бесконечно травмированных, обломанных людей. Они только и делают, что изводят окружающих красочными повествованиями о своих проблемах, которые сами себе и создали, – исключительно ради удовольствия рассказывать всем, как они несчастны. И я с гордостью утверждаю, что никто и никогда не приходил ко мне со всем этим ворохом горестей. Но когда события повернулись так, как они повернулись, я оказался в странном положении. Я не хотел рыдать ни у кого на плече, никакой подобной хренотени – я просто хотел с кем-нибудь обо всем поговорить. Чтобы у меня в голове прояснилось. Сколько бы я ни размышлял один, ничего не получалось. Нужно было рассказать кому-то – объяснить все с самого начала.
Единственные люди, с которыми можно было попытаться, – Барри и Луиза, а с ними, естественно, я разговаривать не мог и потому понятия не имел, что делать. Я чувствовал, как в голове все гноится и прокисает. Бесстрастность с Луизой давалась мне все труднее, я становился все прилипчивее и видел, что ее это начинает доставать.
В общем, когда на Рождество приехал Дэн, я поговорил с ним. Спросил, есть ли у него пять минут, и рассказал все с самого начала.
Почему-то это заняло три часа – бог знает, что я такое говорил, – и в конце он мне абсолютно ничего не посоветовал. Просто улыбался. От чего мне существенно получшело. Потом он сказал, что я очень вырос, тут я его ударил, мы подрались, и я проиграл, когда он сел мне на голову. Правда, я отлично выкрутил ему руку.
