Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
Самая вонючая, как считается, молекула в мире в природе, к счастью, не встречается. Эта маленькая молекула носит имя тиоацетон и выглядит довольно невинно.
Однако тиоацетон в этой форме получить совсем не просто. Можно произвести то, что называется тример, который в принципе будет состоять из трех молекул тиоацетона, соединенных в одну циклическую структуру. При подогреве тример расщепляется, и тогда можно высвободить тиоацетон.
Но оно нам надо? Первыми такой опыт проделали химики из Фрайбурга. Было это в 1889 году, и вот как они описали свои эксперименты:
«Как только свежеполученный результат реакции […] был при тщательном охлаждении дистиллирован водяным паром, очень скоро распространился запах, достигавший удаленных частей города вплоть до расстояния в ¾ километра. Жители соседствующих с лабораторией улиц жаловались на то, что пахучая субстанция вызывала у некоторых обмороки, тошноту и рвоту».
Что отличает истинного ученого? От жажды познаний его не отвратит даже самая дурная вонь. Прекратить опыты фрайбургских химиков вынудила лишь «буря протестов». При этом они с самого начала не рассчитывали на какое-то практическое применение своих результатов (может, только как оружие?); для них это была просто молекула, которую исключительно сложно изолировать, и уже одного этого достаточно, чтобы попытаться! Наука – это поиск границ возможного.
Фрайбургские химики обеспечили раннее доказательство того, что химики-органики – самые чокнутые из химиков. По крайней мере, я так считаю. Зачастую они и работают больше других. Мой папа всей душой химик-органик, пусть даже он позднее перекинулся на химию полимеров. Так счастливо сложилось, что в своей докторской диссертации он занимался благовонными субстанциями, среди прочего – ароматом свежеиспеченных булочек. И, как любит рассказывать мама, приходя вечерами домой, благо ухал соответственно. Мой муж тоже органик, но от его докторской, когда он ее писал, мне было мало удовольствия. Рабочий стол Маттиаса стоял в лаборатории, отдельно расположенного офиса не было. У меня тоже не было отдельного офиса, но я сознательно выбрала для докторской работы как можно менее токсичную научную область. А Маттиас работал в лаборатории еще с пятью химиками-органиками, которые изо дня в день «варили» ядовитые субстанции и сидели в их испарениях. Хотя в лабораториях работают под большим и эффективным вытяжным колпаком, а хорошее техническое оснащение минимизирует контакт с химикатами, полностью защититься все-таки невозможно. У нас дома был отдельный ящик для грязной лабораторной одежды Маттиаса. После работы он прежде всего снимал это шмотье и сразу принимал душ – до этого я к нему даже не прикасалась. Почти каждый день, приходя домой, Маттиас вонял ОС. И если я даже дома чувствовала этот запах, что же был вынужден Маттиас целыми днями нюхать и чем дышать? Все это меня дико злило, я была недовольна всем: его шефом, всем Институтом органической химии и университетом. Ну как это можно, чтобы в такой стране, как Германия, докторанты-химики в некоторых институтах до сих пор не имели отдельных офисов?
В природе вонь – сигнал делать ноги. Так, например, запахи телесных выделений столь противны нам для того, чтобы мы держались от них подальше, поскольку они могут скрывать в себе возбудителей болезней. Но не все, что воняет, вредно, и не все, что вредно, воняет. Это было бы практично, но вредные вещества не всегда себя обнаруживают.
Когда я только начинала учиться на химика, то испытывала огромное уважение к кислотам. Одним из первых опытов в учебной программе обычно дается так называемое кислотно-основное титрование, когда приходится орудовать соляной кислотой. Мы все чуть в штаны не наделали от страха обжечься. Позднее, впрочем, довольно быстро привыкаешь, чувствуешь себя все увереннее и ловчее справляешься с манипуляциями. И когда-нибудь чуть ли не проникаешься признательностью к кислотам, ведь попади что-то на кожу, с кислотами это заметишь сразу и сможешь принять соответствующие меры. Самые мерзопакостные химикаты те, с которыми ничего не замечаешь, а спустя годы они могут привести к раку.
Одним из самых впечатляющих лабораторных опытов, которые в первом практикуме по органической химии должны были научить нас аккуратности в работе, был синтез красящего вещества, которое называется кристаллвиолет[37]. Очень симпатичное название, в результате получаешь кристаллы игольчатой формы, золотисто-бронзового цвета, да еще с металлическим блеском. Название оправдывает себя, только когда растворяешь эти кристаллы в воде или другом полярном растворителе. Крошечного количества вещества достаточно для получения интенсивного сине-фиолетового цвета. А истинный обучающий смысл этого опыта – не в получении красящего вещества, а в последующей очистке лабораторного оборудования. Мы драили и драили, но от фиолетового было никуда не деться. Только так понимаешь, насколько может распространиться вещество по вытяжному шкафу или по халату неопытного лаборанта. Этот опыт пришлось проделывать в самом начале обучения, когда нам еще недоставало опыта работы в лаборатории, и потому лиловое свинство мы развели изрядное. Даже недели спустя там и сям на вытяжке обнаруживался фиолетовый отблеск. Я всегда об этом помнила, когда позднее приходилось работать с токсичными, но бесцветными веществами.
Признаюсь, я немного скучаю по лаборатории. Бывая у Кристины, часто ощущаю ностальгию. Ее это раздражает, она говорит, что не стоит так романтизировать. А вот сейчас, идя по солнышку в сандалиях, я очень рада, что больше не работаю в лаборатории. У меня практически не бывало каникул между семестрами, потому что в те периоды, когда не было лекций, обычно проводились лабораторные практики. А во время работы над диссертацией у меня вообще не было свободного времени, так что я в течение девяти лет почти каждое лето проводила в лаборатории – в длинных брюках, закрытой обуви и халате. Иногда бывало так жарко, что на защитных очках оседал пот. По этому я, естественно, не скучаю.
Вообще-то люди приспособлены к высоким температурам, ведь неспроста мы так хорошо можем потеть. Если не учитывать вонючие молекулы, пот состоит большей частью из воды, а она может испаряться. Эта смена агрегатного состояния происходит не сама по себе: молекулы, которые в жидкой форме воды взаимно притягиваются и держатся друг за друга, нужно друг от друга развести. Для этого нужна энергия – например, нагрев. Когда наш пот хочет испариться, он может эту энергию просто брать из теплого организма, что и делает. Он уводит из тела тепло, которое необходимо для испарения, а мы при этом активно охлаждаемся.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
