Книга О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Я бросил шовную иглу в лоток и сделал шаг назад, чтобы оглядеть законченную работу. «Что же, – сказал я себе, – работа выполнена замечательно».

Тристан наклонился над собакой и осмотрел разрез с аккуратным рядом стежков.

– Очень неплохо, мальчик мой. Лучше бы даже я не сделал.

Огромный черный лабрадор лежал на столе, высунув язык, с остекленевшими глазами, в которых застыл невидящий взгляд. Его принесли с огромной уродливой опухолью между ребрами, и я решил, что это просто липома – доброкачественная и вполне операбельная. Так оно и оказалось. Опухоль я сумел удалить с почти смехотворной простотой, жировик оказался круглым, целым, блестящим, похожим на яйцо вкрутую, очищенное от скорлупы. Кровотечения не было, равно как и риска осложнений.

Некрасивое вздутие было заменено на аккуратный шрам, который не будет виден через несколько недель. Я был доволен.

– Пусть полежит у нас, пока не придет в себя, – сказал я. – Помогите мне перенести его на одеяло.

Мы положили пса перед электрическим камином, и я отправился на утренние вызовы.

Мы сидели за обедом, когда впервые услышали странный звук. Это было что-то среднее между стоном и воем; начинаясь вполне спокойно, звук затем набирал силу и высоту, а еще чуть позже прекращался совсем.

Зигфрид в удивлении оторвал взгляд от супа:

– Бога ради, скажите мне, в чем дело?

– Должно быть, это та собака, которую я прооперировал сегодня утром, – ответил я. – Несчастный зверь, видимо, отходит от барбитуратов. Думаю, он скоро перестанет.

Зигфрид с сомнением посмотрел на меня:

– Что же, будем надеяться. Я этого долго не выдержу, меня мороз по коже продирает.

Мы отправились проведать собаку. Пульс хорошего наполнения, дыхание глубокое, слизистые оболочки нормального цвета. Он лежал неподвижно на полу, и единственным признаком возвращающегося сознания был вой, повторявшийся каждые десять секунд.

– Да, с ним все в порядке, – сказал Зигфрид. – Но что за вой! Давайте уйдем отсюда.

Мы торопливо закончили обед в молчании, которое нарушалось только далеким воем. Не успел Зигфрид проглотить последний кусок, как уже был на ногах.

– Так, я должен бежать. Очень много дел на сегодня. Тристан, мне кажется, будет правильно, если ты принесешь пса в гостиную и положишь у камина. Там ты сможешь следить за его состоянием.

Тристан был ошеломлен:

– Ты имеешь в виду, что я должен остаться в одной комнате с этим воем на целый день?

– Да, именно это я и имею в виду. Мы не можем отправить его домой в таком состоянии, а я не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Ему нужны уход и внимание.

– Может быть, ты хочешь, чтобы я подержал его за лапку или покатал в коляске?

– Прекрати мне дерзить! Ты остаешься с собакой, и это – приказ!

Тристан и я перенесли собаку по коридору на одеяле, а затем мне надо было уходить на дневные вызовы. Я в последний раз оглянулся на огромную черную массу у огня и на жалкую фигуру Тристана, сидящего в кресле. Вой был невыносимо громок. Я быстро закрыл дверь.

Было уже темно, когда я вернулся, и старый дом навис надо мной, черный и тихий на фоне морозного неба. Впрочем, тишину его продолжал нарушать все тот же вой, отражавшийся эхом в коридоре. Его мрачный звук был слышен даже на пустынной улице.

Я захлопнул дверцу автомобиля и посмотрел на часы. Было ровно шесть – значит, Тристан терпит все это уже четыре часа. Я взбежал по ступенькам, прошел по коридору, и, когда открыл дверь в гостиную, вой резанул мой слух. Тристан стоял ко мне спиной и смотрел через окно в темноту сада. Руки он засунул глубоко в карманы, а из его ушей торчали комки ваты.

– Ну и как дела? – спросил его я.

Ответа не последовало, поэтому я подошел к нему и похлопал по плечу. Эффект оказался поразительным. Тристан подскочил в воздух и резко повернулся ко мне. Его лицо было мертвенно-бледным, и было видно, что он сильно дрожит.

– Боже правый, Джим, ты чуть не убил меня. Я же ничего не слышу из-за этих затычек в ушах – кроме, конечно, этой собаки. Ничто ее не берет.

Я встал на колени перед лабрадором и обследовал его. Состояние собаки было отличным, но только, за исключением слабых глазных рефлексов, пес не подавал никаких признаков возвращающегося сознания. Плюс еще его истошный вой через одинаковые интервалы.

– Черт возьми, как много ему нужно времени, чтобы прийти в себя, – сказал я. – И что, так продолжалось весь день?

– Именно так. Ничто не изменилось ни на йоту. И не жалей его так, этого орущего пса. Здесь, у огня, он счастлив, как никто другой, он же ничего не чувствует и не понимает. Другое дело – я. Мои нервы скоро лопнут от этих звуков, которые я выслушиваю час за часом. Еще немного, и ты сам начнешь кидаться на меня.

Он провел дрожащей рукой по волосам, и щека его начала дергаться.

Я взял его за руку:

– Ладно, пойдем поедим. После еды тебе станет лучше.

Зигфрид пребывал в отличном настроении за столом. Он был полон радости и взял на себя все разговоры, но ни разу не упомянул об ужасном визге, доносившемся до нас из соседней комнаты, хотя от него не было избавления нигде.

Когда все выходили из комнаты, Зигфрид положил мне руку на плечо:

– Ты помнишь, что сегодня у нас встреча в Бротоне? Старина Ривз будет делать доклад о болезнях овец – обычно у него получается хорошо. Жаль, что ты не сможешь пойти с нами, Тристан, – боюсь, ты должен будешь остаться при собаке, пока она не придет в себя.

Тристан дернулся, как будто его ударили.

– О, только не еще один сеанс с этим чертовым животным! Оно сведет меня с ума!

– Боюсь, другого выхода нет. Джеймс или я мог бы заменить тебя на вечер, но нам надо показаться на встрече. Будет нехорошо, если мы пропустим ее.