Книга Дух геометрии - Алиса Ханцис

Детство Берни не было безоблачным. В начале восьмидесятых, когда он пошел в школу, про дислексию мало что знали. Может, в Америке и Европе таких детей уже старались учить по-особенному, но тут все только руками разводили. В десять лет Берни едва читал по слогам, а к середине страницы у него начинала болеть голова. Одноклассники дразнились, отец ругался, мать плакала, и бог знает, каким несчастным он вышел бы из этой школы, если бы не природное жизнелюбие и крепкие нервы. В конце концов на него махнули рукой и позволили выбирать свой путь самому. Он и выбрал: стал у отца сначала учеником, а потом и партнером в семейном деле. Практические навыки ему давались легко, с инструкциями помогал отец, и лет до двадцати Берни был вполне доволен судьбой – пока не услышал случайно обрывок одной телепередачи. На фоне заунывной восточной музыки женский голос с хрипотцой рассказывал легенду о создателе шахмат. На этот голос Берни и клюнул поначалу, но уже через минуту не мог думать ни о чем, кроме рисовых зерен на черно-белой доске. В самом деле, получается совсем недорого за такое изобретение: на первую клетку кладем одно зернышко, на вторую – два, потом четыре, и в итоге выходит… сколько-сколько миллионов тонн?!

Поверить в услышанное было невозможно. Считал Берни всегда хорошо, в уме, и воображением не был обделен, а вот поди ж ты. Пытался спрашивать домашних, но те отмахивались – кто со смехом, кто с досадой. Тогда-то он и пожалел впервые, что книги, как их ни листай, так и останутся для него закрытыми.

Всё это я узнала, пока мы пережидали дождь на въезде в заповедник. Сперва мы долго изучали стенды в каменном укрытии для пикников, и я читала вслух про ледниковые озера и эвкалиптовые леса. А потом, когда мы сидели на лавке, слушая влажный шелест листвы, Берни вдруг начал рассказывать. Я сразу поняла, что это и был тот отложенный разговор, ответ на мое немое удивление, которого я не смогла скрыть утром. Стоило мне забраться на водительское сиденье его машины, как он сказал:

– Знаешь, я тут подумал… Ты уже нормально ездишь, в смысле, я тебе уже всё показал, что мог. Дальше – только практика. Чего я буду деньги с тебя брать за то, что катаюсь?

– Не говори глупостей. Я сама знаю, как езжу. Да и за бензин хотя бы…

– Денег у меня и так хватает. Ты лучше давай мне лекции.

– Какие лекции?..

– Любые. О чем знаешь. Всё равно пока обратно едем – целый час, не радио же слушать.

Это было правдой: сидя за рулем, он часто молчал. Вопреки первому впечатлению, Берни не был весельчаком и балагуром – а может, просто стеснялся меня. А вот инструктор из него вышел отличный: терпеливый и внимательный. Он выпросил у кого-то из друзей потрепанный в боях седан, со скрипящей подвеской и желтыми, как цыплята, чехлами на сиденьях, и дважды в неделю пунктуально встречал меня у наших ворот. Я сама прокладывала маршруты по карте, выцветшей и ветхой на изгибах, и старательно запоминала все повороты и выезды; но потом все равно терялась на перекрестках и волоклась улиткой, пытаясь удержать в гудящей от напряжения голове и знаки, и зеркала.

Как ни трудно мне было поначалу, я ждала этих уроков с нетерпением: ведь теперь я могла исследовать новые места. Мы взбирались по серпантину на макушку горы Веллингтон, откуда громадный Тасманов мост казался булавкой, протыкающей ленту реки; обгоняли на сельских улочках конные тарантасы с туристами. Но всё это были домашние вылазки – двадцать, тридцать километров. А до заповедника, куда нас занесло сегодня, было под сотню, и я вела от самого Кингстона.

Тишина сомкнулась: дождь уже перестал, и ни один лист не шевелился, до того было безветренно. Я не знала, что ответить Берни на его исповедь. Да и надо ли? Каждый человек при рождении получает свой паёк в долгий путь, словно путешественник. Склонности, таланты, темперамент. Одному достается много, другому мало, но жаловаться не на кого, надо идти. А там – эффективней используй то, что имеешь, учись на ходу, ставь силки. Я не могла жалеть этого сильного, здорового парня. Но могла помочь ему, хоть немного.

Мы вернулись в машину и проехали по грунтовой дороге чуть дальше, пока не уперлись в пятачок парковки. Отсюда вглубь заповедника разбегались пешие маршруты – короткие, для новичков, и серьезные, на день-два.

– Пойдем к озеру, – сказал Берни. – Там красивей всего.

Узкая тропа, продравшись сквозь заросли, сменилась деревянным настилом: видно, места были топкие. Неподвижный воздух казался ледяным из-за сырости, и дыхание клубилось, будто в мороз. Я застегнула молнию куртки до самого горла и прибавила шагу. Даже не верилось, что в городе сейчас солнечно и тепло. Судя по пустой парковке, мы были в заповеднике одни, и легко было представить, что никакого города нет и вовсе – лишь непролазные болота, да где-то там, в туманной мгле, покрытые верещатником долеритовые пики. Вспомнилась Хелла, моя соседка по дортуару: «Это дикие места. Никто там тебя не найдет. А снег может выпасть в любое время года».

Дорожка мягко взбиралась по кочковатому склону, заросшему ржавой травой. Среди редколесья там и сям торчали сухие стволы, белые, как обглоданная кость. Если бы тасманийцы вздумали снимать свою версию «Собаки Баскервилей», лучших декораций было бы не найти. Разве что крупные, с мужскую ладонь, малиновые цветы, горевшие в бледной зелени, были явно из другого мира. Они сбивались в соцветия на узловатых сучьях и напоминали инопланетных пауков, задравших кверху лапы.