Книга Койот Санрайз. Невероятная гонка на школьном автобусе - Дэн Гемайнхарт

Было темно, и я щурилась, когда встречные машины светили фарами нам в окна. Мы нашли хорошее местечко в нескольких милях от шоссе, чтобы по-быстрому поужинать, и теперь ничто нам не мешало вернуться на грохочущую федеральную автостраду. Теоретически мы были в Огайо – по крайней мере, если верить всем указателям и картам. Но, не в обиду Огайо будь сказано, это один из тех штатов, где иногда так сразу не поймешь, в Огайо ты или где-то еще. Пока Родео оплачивал счет и ходил в туалет, мы все прохлаждались на борту Яджер, в полной боевой готовности. Лестер, дай ему бог здоровья, занял водительское кресло, объявив:

– А знаешь, Родео, я сегодня настроился порулить подольше.

Мы с Сальвадором сидели на диване. За ужином так наелись, что шевелиться не хотелось.

– Слышь, – сказал Сальвадор, – думаю, сейчас тебе надо бы и самой ответить.

– Мне? Ответить?

– На вопросы. Которые вы задавали перед тем, как решили нас подвезти.

– А почему вдруг я должна отвечать?

– Ну, мы же все ответили. Ты знаешь, какие у нас любимые книги, места и сэндвичи. А я про твои ничего не знаю.

– Ладно, мистер Сальвадор. Так и быть. Любимый сэндвич – БСП, тут и думать нечего. Простой и гениальный. Если хорошенько намазать хлеб майонезом и хорошенько поперчить помидоры – лучше не придумать.[17]

Сальвадор с сомнением поднял бровь:

– Ну, как знаешь. В смысле, я бы выкинул в помойку салат и помидоры, съел бы только бекон, а ты как знаешь…

– Значит, Сальвадор Вега, ты идиот. В БСП в чем фишка: в нем гармонично сочетаются разные вкусовые оттенки.

– Ну ты странная: мне не нужен сэндвич с гармоничным сочетанием. Мне нужен сэндвич с сыром.

– Спорить с ответами не разрешается. Ты меня спросил про мой любимый сэндвич, не про свой. Прекрати ты этот мэнсплейнинг. Или лучше сказать, бойсплейнинг.

– Что такое мэнсплейнинг?

– Мэнсплейнинг – это когда мужчина что-то объясняет женщине таким тоном, будто она круглая идиотка, а на самом деле это он идиот. Явление такое. Я про это в «Нью-Йорк таймс» читала. – Родео покупает «Нью-Йорк таймс» везде, где она нам попадается, и заставляет меня читать ее от корки до корки, так что я обычно суперинформирована почти обо всех важных событиях на свете. На свое счастье. И на свое несчастье тоже. На свете столько всего ужасного творится.

– Лады, – уступил мне Сальвадор. – БСП так БСП.

– Ну а лучшая книга – тоже легко ответить. «Айван, единственный и неповторимый», однозначно. Офигенная.

– Я ее не читал.

– Ну, тогда прочтешь. Даже не спорь. Книжка у меня есть, фонарик тоже… Сегодня же и начнешь.

– Ну, может, попробую. Давай ответ на последний вопрос.

– Любимое место, – задумчиво проговорила я, вглядываясь в ночной мрак. Вот забавно: все эти годы мы столько раз задавали этот вопрос другим, а я даже не задумывалась, как бы сама на него ответила.

Мне пришло в голову сразу несколько ответов. Конечно же, Сэмпсоновский парк – тот самый, куда я еду. Стоит взглянуть на него мысленным взором – и возвращаются самые пестрые воспоминания. Наш смех, наши игры в догонялки, смена времен года, теплые руки в моих руках. Но этот парк я не могу назвать. Как я могу объявить своим самым любимым местом парк, где не бывала пять лет, парк, который скоро сровняют с землей бульдозеры? Нет уж, слишком грустно.

Я подумала о бабушкином доме с уютной библиотекой, огромным удобным креслом и двухъярусной кроватью в полуподвале. То есть двухъярусная кровать стояла там раньше. А теперь ее, наверно, больше нет – потому что нет надобности. Подумала о своей комнате в нашем прежнем доме – о нашей с Розой комнате, где стоял аквариум, на стене висели наши каляки-маляки, а в углу сидел огромный плюшевый мишка. Нет. Нельзя выбирать места, куда мне больше не позволено возвращаться. Тоже слишком… слишком грустно.

Да-а, заковыристый вопрос. Для нас с Родео города и прочие места – не то, что бывает «любимым» или «нелюбимым». Мы бываем в них только проездом, тут же отправляемся дальше, оставляя их позади. И места, и людей.

Я задумчиво глянула на потолок. А потом улыбнулась: ответ был прямо у меня перед глазами.

– Я тебе не скажу, – сказала я, а когда Сальвадор собрался возразить, приложила палец к губам и добавила: – Я тебе покажу. Помнишь, где ты впервые увидел Родео?

В этот миг Родео, легок на помине, вбежал вприпрыжку в автобус, хлопнул по плечу Лестера, сидевшего за рулем, и устроился впереди. Я вскочила: – Родео! Прошу разрешения на полет на Чердаке, – и ткнула пальцем в Сальвадора. – Вдвоем с ведомым.

Родео, задумчиво прищурившись, выглянул в окно. Я знала: это он проверяет, соответствует ли обстановка его суровому «Уставу полетов на Чердаке».

– Темно, – сказала я. – Как в аду. И до трассы осталось еще миль пять, по тихим второстепенным до‐ рогам.

Родео поджал губы, но потом передернул плечами, кивнул на Сальвадора:

– Спроси разрешения у его мамы. Растолкуй ему все правила. И поосторожнее там.

– Ясно.

Я объяснила Сальвадору, о чем речь, глаза у него загорелись, он принялся упрашивать маму и в конце концов вымолил разрешение, а в следующую секунду я уже опускала веревочную лестницу, подвешенную на крючках у люка в крыше. Люк был в хвосте автобуса, над порогом моей комнаты, и мы нарисовали вокруг него на потолке облака, чтобы, когда открываешь люк днем, казалось, что солнце светит на облачном небе.

– Лестер, езжай не быстрее тридцати пяти, – услышала я со стороны кабины голос Родео, а сама уже карабкалась по качающейся лестнице. Задвижки щелкнули, я откинула люк, подтянулась, вылезла на крышу Яджер.

Секундой позже ко мне присоединился Сальвадор, стал разглядывать наш маленький мирок на крыше.

Вообще-то смотреть там было особо не на что. Просто железная крыша автобуса, покрашенная в желтый цвет. Но Родео обнес ее поручнями со всех сторон – доказательство, что соображения у Родео больше, чем он иногда прикидывается. К тому же сверху на крышу струился серебристый свет – свет луны и звездного неба.

– Круто, – выдохнул Сальвадор и подполз к краю, чтобы посмотреть вниз на асфальт.