жизни. А теперь случилось так, что этот великий ум позволил страху перед возможной насильственной смертью взять верх над привязанностью, которую он прежде испытывал к «донне Фьоре». Эта дружба не выдержала первого же испытания. Это письмо, подделанное Оливье ле Демом, сделало Фьору изменницей в глазах Людовика. Более того, он отказал двум рыцарям, вызвавшимся вступиться за ее честь, и для большей уверенности в том, что они не смогут вмешаться в задуманный им праздник смерти, отослал их далеко с важным поручением. Когда ее охватывали черные мысли, Фьора вставала на колени и горячо молилась.
Наступил последний день…
Утром Леонарда привела маленького Филиппа, и Фьора напрасно старалась того убедить, что ей в глаза что-то попало, было понятно, что она всю ночь проплакала. Добрых новостей не было: ни Коммин, ни Мортимер не вернулись, а Арши Эрли сообщил Леонарде, что ни один человек не высказал желания сражаться за честь Фьоры. Он добавил, что почти каждый из гвардейцев был готов сражаться, но все боялись, что это вызовет недовольство короля, как в случае с Мортимером.
Для обеих женщин день прошел в тоскливом ожидании и длился бесконечно. При ребенке они старались держаться как обычно, ласково улыбались ему и играли. У Фьоры это получалось намного лучше, чем у Леонарды, потому что она уже ничего не боялась. Она страдала только оттого, что ей придется разлучиться с теми, кого она так любила, что она не сможет в последний раз обнять маленькую Лоренцу, которая так никогда и не увидит своей матери.
При расставании Фьора обняла Леонарду с огромной нежностью.
— Вы такая набожная, — прошептала она, поцеловав ее в мокрую от слез щеку, — и должны полагаться на бога. Завтра все будет решать он, и если ему не нужна моя смерть, то ни король, ни кто другой тут ничего не смогут сделать.
— Вы совершенно правы, моя девочка, а я всего-навсего старая дура. Но я буду молиться, чтобы господь меня услышал!
Теперь я верю, что, если завтра я не обниму вас так же, как сегодня, это будет означать, что бога нет. Но на этот счет я совершенно спокойна, ведь бог есть!
После этого Фьора взяла на руки своего сына и стала нежно прикасаться губами к его шелковистым волосам.
— Будь послушным, счастье мое! Если мы завтра не встретимся, это будет означать, что я уехала далеко… лечиться.
— Вы увидите моего папу?
— Да, мой ангел, обещаю тебе: я увижу твоего папу, и возможно, мы вернемся вместе!
Слезы уже подступали к глазам, и она не хотела, чтобы Филипп их заметил. Поэтому Фьора передала малыша Леонарде и легонько подтолкнула ее к двери, которую Грегуар держал открытой. Стражник оставался на лестничной клетке.
Когда дверь за этими бесконечно дорогими ей существами закрылась, Фьора замерла на месте, прислушиваясь к затихающим шагам Леонарды. Затем с грохотом закрылась входная дверь, и Фьора осталась совсем одна, наедине со своим прошлым, с его ошибками и любовью, настоящей и вымышленной…
Ей вдруг пришло в голову, что для всех было бы лучше, если бы на другой день после убийства отца она согласилась бы на испытание водой, на котором настаивала Иеронима, уверенная, что выйдет победительницей. И уже давно ее тело, унесенное желтоватыми водами Арно, исчезло бы в бескрайнем синем море. Не родились бы ни Филипп, ни Лоренца… Фьора сильнее беспокоилась о сыне. Лоренца жила под защитой любви Агноло и Агнеллы, возможно также, что ей придет на помощь всемогущий Лоренцо Медичи, узнав о ее существовании. А у Филиппа не будет никого, кроме старой Леонарды и преданных слуг из Рабодьера, если, конечно, отец не оставит монастырь и не займется сыном.
Когда священник маленькой церкви Плесси-ле-Тур пришел к Фьоре исповедать ее, то нашел молодую женщину сидящей на кровати со спокойно сложенными на коленях руками.
Исповедь продолжалась очень долго. Фьоре пришлось рассказать ему всю свою недолгую жизнь. Изложенная скупо и коротко, она показалась ей самой настолько нереальной и странной, что Фьоре был понятен недоумевающий вид священника.
— Вы уверены, дочь моя, что ничего не выдумали? — с испуганным видом спросил он, когда она поведала ему о своих отношениях с папой. — Святой отец не способен на такие поступки!
— Я понимаю ваше недоверие, господин аббат, ведь вы не итальянец. Я просто пытаюсь объяснить вам, почему мною было совершено столько ошибок, и прошу мне их простить так же искренне, как я о них сожалею и раскаиваюсь. Подумайте, что, возможно, завтра я предстану на суд Всевышнего. И ему объяснения не понадобятся!
Монах ушел, а Фьора, внутренне успокоившись, с аппетитом съела фрикасе из утки и телячий паштет, который принес добрый Грегуар вместе с салатом, сладкими пирожками и кувшином молодого вина. Завершился обед корзиночкой крупных и сочных вишен, которые она отведала с не меньшим удовольствием, стараясь не замечать при этом всхлипываний и покрасневших глаз своего тюремщика. После этого Фьора улеглась и спокойно уснула, как будто завтра начинался обычный, рядовой день.
Утром она встала очень рано, затем долго и тщательно занималась своим туалетом, после чего надела свое самое любимое платье из плотного белого сандала, вышитого маленькими зелеными веточками с золотыми вставками. Прическу без помощи камеристки она не смогла себе сделать, а просто подобрала с висков две пряди и заколола их на затылке. Затем Фьора взяла белую вуаль и накинула ее на голову, а концы завязала на шее, как она это обычно делала во время верховых прогулок. После этого села и стала ждать, когда за ней придут.
Фьора знала, что ей позволено присутствовать на мессе в маленькой церкви, в которой молился сам король и которая находилась рядом с главной тюрьмой. Торнабуони и ле Дем должны были слушать мессу в дворцовой церкви, примыкающей к апартаментам короля.
Фьора по достоинству оценила эти распоряжения, благодаря которым она могла избежать встречи с людьми, добивавшимися ее гибели. Пересекая двор, она увидела стоящее там возвышение, обтянутое тканью, соответствующей цветам Франции. Перед ним было большое пространство, огороженное шнуром. Там должно было состояться сражение на шпагах и кинжалах, а отнюдь не простой турнир. В мягком утреннем свете голубые и золотые цвета придавали приготовлениям довольно праздничный вид.
Все было предусмотрено так, что, помимо сопровождавших ее стражников, Фьора не должна была никого встретить на своем пути. В церкви тоже не было никого, кроме старого священника и его помощника, перед которым Фьора встала на колени и так простояла всю мессу, прежде чем принять причастие. Затем ее таким же
