выступлю за честь донны Фьоры! И я убью этих двоих негодяев, что так же точно, как то, что меня зовут Дуглас Мортимер из Гленливета! И если будет угодно вашему величеству, вы можете добавить к ним еще пять или шесть таких же мерзавцев!
О, какая это была радость: почувствовать рядом с собой эту спокойную силу и верного друга! Фьора подняла на Людовика XI взгляд, полный надежды, но тот нахмурил брови.
— Спокойно, Мортимер, не горячитесь. Вы ведь служите нам, а не прекрасным дамам! Вы можете проливать свою кровь только за Францию. Мы ваше предложение отвергаем. Нам нужен другой человек. От исхода дуэли будет зависеть судьба мадам де Селонже! И вы тоже останьтесь на своем месте!
Повелительным жестом Людовик XI остановил Коммина, который хотел предложить на место Мортимера себя.
— В таком важном деле, — продолжал король, — не следует спешить. Тот, кто ровно через месяц предстанет перед нами, должен знать, что, если он будет побежден, мадам де Селонже казнят и что бой должен быть не на жизнь, а на смерть. Итак, господа, подумайте хорошо, прежде чем принять решение…
— Но ведь все и так решено, — пробормотал Мортимер сквозь зубы. — Ни один человек на свете не помешает мне сражаться за нее, даже если мне для этого понадобится уйти в отставку!
Король находился рядом с шотландцем, но сделал вид, что не слышит, и продолжал:
— Пусть уведут мадам де Селонже в тюрьму, и чтобы никто не смел к ней приближаться!
В зале наступило еще более гнетущее молчание, чем при появлении Фьоры, и все следили, как она удаляется в сопровождении стражи. К молчанию примешивалось недоумение перед таким необычайным решением вопроса: что за законная дуэль, в которой один противник сражается с двумя? Даже если те не очень ловки, то такой способ уравнивать силы выглядел весьма странно, не говоря уже о том, что богу в этом деле отводилась весьма незначительная роль.
Единственным утешением для Фьоры было слышать, что король приказал держать ле Дема и Торнабуони под домашним арестом до самого дня дуэли. Да и что это было за утешение, если Фьора знала, что ни Мортимеру, ни Коммину не позволено сражаться за нее, а поэтому жить ей осталось один месяц.
Глава 3. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Король, казалось, все-таки проявлял какую-то милость к своей пленнице. На другой день после того, как Грегуар унес поднос с едой, к которой Фьора не притронулась, он сразу вернулся с широкой улыбкой на лице:
— К вам пришли с визитом! Надеюсь, вас это порадует.
Широко открыв дверь, он впустил в комнату Леонарду, которая держала на руках маленького Филиппа. Вид счастливой пленницы вызвал на глазах почтенного тюремщика слезы умиления, и он некоторое время постоял в комнате, с радостью наблюдая прелестную картину, которую представляла собой Фьора с ребенком на руках.
— Мой малыш! Моя любовь! Мое сокровище!
Она покрывала страстными поцелуями ручки, лицо и вьющиеся темные волосики. Мальчик, непривычный к таким бурным ласкам, захныкал. Фьора испугалась:
— Я что, сделала ему больно?
— Нет, — ответила со смехом Леонарда, — но вы его чуть не задушили! Теперь отпустите его. А вы, мессир Филипп, поздоровайтесь со своей матерью так, как я вас учила!
Ребенок неловко поклонился, что привело Фьору в восторг.
— Здравствуйте, мама! — важно произнес он. — Как вы себя чувствуете?
Но поскольку Фьора наклонилась, чтобы быть ближе к нему, мальчик не утерпел и бросился к ней на руки:
— Мама, мама! Я так скучал без вас!
— А он ведь так мало меня знает, — проговорила Фьора через голову сына.
— Он знает вас лучше, чем вы думаете. Ему о вас постоянно рассказывали, и в своих молитвах он просит господа поскорее вернуть ему его мать!
— И папу тоже! — добавил малыш. — Мама, когда он к нам вернется?
— Не знаю, дорогой. Твой отец уехал в далекое путешествие, но ты правильно делаешь, что просишь господа о том, чтобы он возвратился!
— Давайте не будем расстраиваться, — сказала Леонарда, — оставьте пока этого молодого человека и обнимите меня: я вижу, что вы про это совсем забыли!
Женщины тепло обнялись, и старая дама сообщила хорошую новость: маленькому Филиппу и ей разрешили приходить к Фьоре каждый день.
— Король решил скрасить мои последние дни? — вздохнула Фьора. — Я ему за это очень признательна.
— Вы думаете, что король собирается отрубить вам голову, а те, кто вас любит, позволят ему это сделать?
— Тому, кто меня любит, не позволяют защитить меня, и я не знаю никого, кто бы мог вступиться за меня, рискуя при этом собственной жизнью.
— А ваш супруг, мессир Филипп? Ведь вы его нашли?
— И да и нет. Я его видела, но он теперь навсегда потерян для меня!
Очень подробно Фьора рассказала о том, что произошло в Брюгге, затем о том, каким чудом она нашла Филиппа там, где совсем не ожидала. И о том, что между ними произошло и почему он решил остаться в монастыре.
— В монастыре! Он? Полное безумие! Так он вас больше не любит!
— Любит… по крайней мере, он так сказал, но я не уверена, что это правда. Он сам себя обманывает или делает вид, чтобы пощадить меня. Видите ли, Леонарда, я была лишь эпизодом в рыцарской жизни графа де Селонже. Мгновением, за которое ему стыдно, но он согласился на это из преклонения перед герцогом. А теперь тот мертв, Бургундия потеряна и его больше ничего не интересует. Не будем больше говорить об этом. Я бы хотела знать, что случилось с Хатун?
— Если бы я сама знала! — вздохнула та.
Молодая татарка исчезла из Рабодьера в день приезда туда Леонарды. Узнав, что Фьора не собирается возвращаться, а, напротив, едет во Фландрию в сопровождении слуги, Хатун закрылась в своей комнате и не выходила оттуда даже к столу.
А утром обнаружили, что она сбежала через окно, связав три простыни.
— И она ничего не написала, хотя бы несколько слов? — удивилась Фьора.
— Ничего! Перонелла мне рассказывала, что она в последнее время нашего долгого отсутствия встречалась с молодым прекрасно одетым господином.
— Это Лука Торнабуони, мой давний поклонник, который после заговора Пацци хотел отдать Хатун палачам во Флоренции. Если бы я сама не слышала слов этого негодяя, я бы ни за что на свете не поверила!
— О! Я узнала много такого, что вполне объясняет это удивительное событие, — сказала Леонарда. — Хатун и Флоран были… очень близкими друзьями. Кроме этого, она считала, что занимает в доме не
