— Да, — сказал Отец и добавил: — Я не могу сказать, что случится, если ты снова откроешь гроб. Скорее всего, ничего. И все же я советую тебе этого не делать.
Мальчик ответил, что не будет. Он снова завинтил крышку, что заняло совсем немного времени, и мы засунули гроб обратно в угол.
Когда все закончилось, птица сказала: «Плох вещь. Плох дев». Можно было сказать, что она не была вполне уверена, что девушка ушла.
Я подумал, что это смешно, и сказал что-то об этом отцу, и он ответил:
— Я тоже не уверен. Там, на Синей, она может обладать Оревом точно так же, как и раньше; я считаю, что вероятнее сможет, чем не сможет, хотя и надеюсь, что ошибаюсь.
После этого мы снова вышли на улицу. Стояла ночь, то, что старики называют тенеспуском, время, когда тени повсюду. Прямо у входа в каменное здание рос огромный розовый куст, на котором цвело около сотни пурпурных роз. Я не почувствовал запаха, когда мы входили, или, во всяком случае, мне кажется, что не почувствовал. Но когда мы вышли наружу, я очень хорошо его почувствовал. Его, казалось, принесла ночь, и он последовал за нами. Может быть, мы несли его на одежде. Это был сладкий, но тяжелый запах, который тебе нравится поначалу, но через некоторое время ты от него устаешь. Так вот, почти каждый раз, когда я чувствую что-то подобное, я вспоминаю о девушке и о грязи, которая была внутри свинцового ларца. Она была в таком возрасте, когда многие девушки выделываются, но она, вероятно, справилась бы с этим, если бы стала старше. В конце концов, она могла бы стать довольно милым человеком.
Пока мы шли, мальчик сказал Отцу, что хочет показать ему своего пса. Он сказал, что хотел показать его в прошлый раз, когда Отец был здесь, но Отец так и не увидел его, так что не может ли он показать пса сейчас? Отец сказал, что может.
Это заставило меня задуматься о том, что мы сейчас делаем здесь и действительно ли девушка ушла. Я имею в виду умерла, потому что, я знаю, так оно и было. Поэтому я спросил, не собираемся ли мы вернуться в башню только для того, чтобы посмотреть на эту собаку, и сказал, что если это все, то, может быть, нам лучше вернуться домой.
— Мы выполнили нашу задачу, — сказал Отец, — но самая трудная часть нашего путешествия еще впереди, сынок. Мы должны убедить — или заставить — Джугану вернуться с нами.
Я хотел сказать: «Ты думаешь, что Джугану не захочет пойти?» — но это было бы глупо, потому что из того, что он сказал, я понял, что не захочет.
— Ты же сказал ему, что произойдет, если он этого не сделает, — сказал я.
Отец ничего не ответил. Если ему задавали вопрос, который действительно был вопросом, он почти всегда отвечал, тем или иным способом, потому что, мне кажется, был очень вежлив. Но если ты просто говорил что-то для того, чтобы показать, что хотел бы об этом узнать, довольно часто он ничего не говорил в ответ. К тому времени я уже знал об этой особенности, поэтому делал это не так уж часто.
— Ты хочешь сначала поискать своего друга или увидеть Трискеля? — спросил мальчик.
— И то и другое, — ответил Отец.
После этого никто ничего не говорил, пока мы не подошли к маленьким воротам. Мальчик постучал и крикнул:
— Мы возвращаемся, Брат Привратник!
Это был палач у ворот, большой толстый человек с большим мечом. Он смотрел на нас через маленькое окошко, и тут в меня впервые просочилась мысль, что у меня должна быть черная мантия и меч, такие же, как и те, которые отец помог сделать Джугану.
Поэтому я сделал их так быстро, как только мог, пока он смотрел на меня, и это, вероятно, было ошибкой. Во-первых, меч не был острым, а мантия, на самом деле, была просто черной простыней, завязанной вокруг моей шеи, и на мне все еще была туника, которую мама сшила для меня дома. Брат Привратник все равно открыл нам ворота, но он так сильно дрожал, что Отец задержался, чтобы поговорить с ним, и вроде как сказать, что все в порядке.
Я и мальчик пошли дальше. Отец показал нам, что мы должны идти, и я думаю, что это было правильно, потому что мальчик помог мне с мантией, и я обнаружил, что могу сделать свой меч острым, сжав пальцы щепотью и проведя ими вдоль кромки. Также я попытался снять с себя тунику, но она не поддавалась, и мальчик показал мне, как подтянуть мою мантию и носить ее так, как это сделал бы настоящий палач. После этого мы вернулись в башню и спустились в ту часть, которая была отведена под Хузгадо, потому что я спросил мальчика, бывают ли женщины-палачи, и он ответил, что нет. Так что я был совершенно уверен, что именно там должен быть Джугану. Я подумал, что, может быть, мне удастся найти его и заставить вернуться, и это сэкономит нам немного времени. Кроме того, мальчик сказал, что там была его собака.
Довольно скоро мы услышали голос Джугану. Внизу было очень шумно, кто-то все время кричал или вопил. Но в каком-то смысле здесь было и тихо, потому что никто не слушал. Когда кто-то говорил так, как говорил Джугану — так, как обычно говорит человек, чтобы кто-то другой услышал его и понял, — его голос выделялся. Мы подошли к комнате, в которой он находился, и заглянули в маленькое окошко, очень похожее на то, что было в воротах, и он оказался там с симпатичной женщиной.
У нее были большие глаза, которые выглядели так, будто она много плакала, только она не выглядела так, как будто собиралась плакать еще когда-нибудь, если вы понимаете, что я имею в виду. Она выглядела так, словно жизнь в ее маленькой комнатке была так прекрасна, что она любила весь этот виток и ничто больше не могло сделать ее снова несчастной. Она посмотрела на меня, когда я постучал в дверь своим мечом, но потом снова посмотрела на Джугану, как будто смотреть на что-то другое было пустой тратой времени.
Когда мы шли на кладбище, которое называют некрополем, мы с отцом прошли сквозь стену, птица и девушка перелетели через нее, а мальчик перебрался через стену там, где она обвалилась. И я подумал, что, наверное, было бы лучше, если бы мы вернулись тем же путем и не слишком расстраивали толстяка. Так что прямо тогда я попытался посмотреть, смогу ли я просто пройти сквозь эту дверь, без отца, который сказал бы мне, как это сделать. Я попытался, и мне это удалось. Это сработало хорошо.
Было что-то забавное в том, чтобы находиться там. Я все время думал о том, что будет, если это сработает не так хорошо, когда я попытаюсь выйти? А что, если это вообще не сработает? Я думал о том, что меня запрут там, как ту женщину с большими глазами, и я никогда не увижу дневного света, и вообще, зачем я нужен отцу здесь? Он мог бы оставить меня на лодке с Бэбби. Когда я рассказал об этом остальным, мы все рассмеялись. Но тогда это было совсем не смешно. Мне было трудно удержаться от того, чтобы не развернуться и не уйти — одно из самых трудных решений в моей жизни.
Джугану хотел знать, чего я хочу, но, по-моему, он знал. Я сказал, что пора уходить, а она заплакала и прижалась к нему.
— Ты говоришь, что мы собираемся уходить прямо сейчас? — спросил он. — А где Раджан?
Поэтому я объяснил ему про собаку и сказал, что мы просто спустимся вниз и посмотрим на нее, потому что мальчик хочет, чтобы мы это сделали, и Отец скоро придет посмотреть на нее, а потом мы уйдем.
