Вам надо не роман крутить, а ручку аппарата.
Из фильма «Папиросницаот Моссельпрома» (1924)Из белого дома, похожего на старинное итальянское палаццо, выбежала дама в голубом платье с великолепной вышивкой и в не менее великолепных украшениях.
Она закатила глаза, схватилась за грудь, зашаталась, но все же сделала несколько шагов, после чего всплеснула руками и рухнула на дорожку.
– Кончили! – закричал Мельников, который стоял возле оператора, вертевшего ручку камеры.
Нина Фердинандовна поднялась, царственно улыбаясь, но тут же посерьезнела и стала оглядывать платье. Она падала осмотрительно, и дорожку еще до начала съемки основательно вычистили, дабы наряд главной героини не испачкался, однако на подоле все же появилось небольшое пятно.
– Пелагея Ферапонтовна! – закричала взволнованная актриса. – Миленькая, посмотрите на этот ужас… Ах, я боюсь, как бы платье не пропало!
Пелагея Ферапонтовна поспешила к Гриневской, осмотрела пятно, объявила, что в два счета с ним справится, и обе женщины удалились в дом.
– Куда она ушла? – рассердился Мельников, который просматривал листы сценария. – Нам же сейчас крупный план снимать…
– Там что-то с платьем, – сказал Светляков. – Сейчас вернется.
– Да? Тогда ладно… Фома Лукич! Загримируйте Андрея, пожалуйста. Андрей! У нас сейчас крупный план Нины Фердинандовны, а потом снимаем, как ты бросаешься к ней.
– Репетировать не будем? – осведомился актер.
– Будем, но быстро, поэтому грим сразу… Ты бросаешься к ней, думая, что ее отравили. Твой крупный план, потом она оживает, открывает глаза… А, черт, только не это!
Солнце скрылось за тучей.
Эдмунд Адамович нахмурился, поднял голову и из-под козырька кепи стал гипнотизировать небо.
Последнее упорно не поддавалось гипнозу и вообще всем своим видом показывало, что ему нет никакого дела до киношников, снимающих очередной эпизод своего боевика.
Цикады в саду трещали так, словно им платили зарплату плюс щедрые сверхурочные и еще выдавали талоны на усиленное питание.
Опалин чувствовал, что рубашка на нем вымокла от пота, и так как к миру кино он не принадлежал, то просто обрадовался какой-никакой передышке от солнца.
– Фома Лукич! – окликнул гримера Мельников, исполнявший обязанности режиссера. – Погодите пока гримировать Андрея…
Пирожков кивнул и отошел к Опалину, который, сидя на раскладном стульчике под деревом, делал вид, что заносит в блокнот какие-то заметки.
– Удивительно ловкая женщина Пелагея Ферапонтовна, вы не находите? – зашептал гример, косясь на дом. – Как она втерлась в доверие к нашей наркомше… та уже ни дня без нее обойтись не может!
– Ну уж прямо, – пробурчал Опалин.
– И дочка тоже не отстает. Как узнала, что Степана Сергеевича нарком к себе затребовал, так объявила, что вполне может Нине Фердинандовне секретаря заменить. Каково, а?
– Кто такой Степан Сергеевич? – машинально спросил Опалин, хотя отлично помнил этого молчаливого спутника Гриневской, который жил на «Баронской даче», но почти не показывался на съемках.
– А то вы не знаете! – прищурился Пирожков. – Степан Сергеевич за наркома все его статьи сочиняет. Потому как товарищ Гриневский – человек занятой… и к тому же у него еще не все пьесы написаны…
– Так Степан Сергеевич – секретарь? А я-то думал, кто он при Нине Фердинандовне…
– Ну отчасти секретарь, отчасти… Здесь он больше следит, чтобы она ни-ни… а то мало ли что. Солнце, кровь кипит, а вокруг мужчины… и все как один моложе товарища Гриневского. – Пирожков вздохнул. – Правда, надо отдать ей должное: она повода не подает. Я, знаете ли, давно к ней присматривался…
Опалин затосковал.
Работа приучила его ценить сплетников как незаменимый источник информации, но иногда они напоминали ему бесформенную изношенную губку, которая выдает чересчур много воды.
– А сегодня что, только Мельников снимает? – спросил он, чтобы переменить тему.
Пирожков покрутил головой, ища взглядом Володю, которому в отсутствие Винтера тоже периодически приходилось исполнять обязанности режиссера.
– Похоже, да… Смотрите-ка, он в беседке о чем-то с Валей беседует. Не очень-то на него похоже…
– Почему? – удивился Опалин.
– Он терпеть ее не может.
– Э… – пробормотал Иван, теряясь.
Среди всех, кого он видел на съемочной площадке, Володя Голлербах казался самым уравновешенным, самым доброжелательным, самым тактичным. Он был одинаково вежлив с могущественной женой наркома и самым незначительным членом киногруппы, и Иван не мог себе представить, за что этот человек, отличающийся ровным характером и фантастическим талантом, мог невзлюбить костюмершу.
