Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Усевшись напротив режиссера в его кабинете, я уже внутренне кипел от воспоминаний обо всех этих прежних обидах, хотя внешне сохранял спокойствие. С одной стороны, я попал на встречу со знаменитым творцом авторского кино – я, некогда рядовой обожатель этого искусства, по субботам регулярно блаженствовавший в полумраке дневного сеанса, чтобы затем выползти, моргая, на солнечный свет, ослепительный, как люминесцентные лампы родильной палаты. С другой, я только что прочел сценарий, озадачивший меня не обычными спецэффектами вроде грандиозных взрывов и кровавой каши, а в первую очередь тем, что автор умудрился рассказать историю о моих родных краях, в которой ни один из их коренных обитателей не произнес ни одного вразумительного слова. Вайолет разбередила мою этническую чувствительность еще сильнее, но, поскольку выказывать раздражение было непродуктивно, я заставил себя улыбнуться и пустил в ход свой стандартный трюк – принял непроницаемый вид бандероли, перевязанной шпагатом.
Творец изучал меня – актера массовки, у которого хватило нахальства влезть в середину его идеальной мизансцены. Золотая статуэтка “Оскара” рядом с телефоном выполняла роль то ли королевского скипетра, то ли инструмента для вышибания мозгов строптивым сценаристам. Черная шерсть наглядным доказательством мужественности курчавилась по предплечьям Творца и выбивалась из-под ворота рубахи, напоминая мне о моей относительной безволосости, ибо моя грудь, а также живот и ягодицы гладки и обтекаемы, как у пластикового Кена. После триумфа двух своих последних фильмов Творец превратился в самого модного режиссера-сценариста во всем Голливуде. В “Передряге”, первом из этих фильмов, получившем хвалебные отзывы критиков, повествовалось о приключениях молодого американца греческого происхождения на улицах Детройта, где бушевали расовые беспорядки. Он был отчасти автобиографичен: Творец родился под оливково-греческой фамилией и обесцветил ее в типично голливудской манере. Следующий его фильм показал, что он покончил со своей коричневатой этнической идентичностью, переключившись взамен на идентичность кокаиновой белизны. Героями “Венис-Бич”, посвященного крушению американской мечты, стали пьяница-репортер и его страдающая депрессиями жена – не только супруги, но и конкуренты, ибо каждый сочинял свою версию Великого американского романа. Их деньги и жизнь медленно утекали по мере того, как росли стопки исписанной бумаги, а завершалась картина видом их захиревшего, придушенного белой бугенвиллеей домика в лучах тихоокеанского заката. Это была помесь Джоан Дидион и Реймонда Чандлера, напророченная Уильямом Фолкнером и снятая Орсоном Уэллсом. Это было мощно. Как бы мне ни хотелось отрицать его талант, положа руку на сердце я не мог этого сделать.
Весьма рад знакомству, начал Творец. Прекрасные комментарии. Как насчет чего-нибудь выпить. Кофе, чай, минералка, виски. Для виски никогда не рано. Вайолет, капельку виски. И лед. Я сказал, лед. Тогда не надо. И мне тоже. Всегда предпочитал чистый. Посмотрите в окно. Да нет, не на садовника. Хосе! Хосе! Приходится стучать по стеклу, чтоб услышал. Он почти глухой. Хосе! Отойди! Закрываешь вид. Вот так. Полюбуйтесь, какой вид. Я про ту надпись, “Голливуд”, вон она. Никогда мне не надоедает. Как Слово Божье – упало с небес, шлепнулось на холмы, и Слово было Голливуд. Разве Бог не сказал сначала, да будет свет. А что такое кино, если не свет. Без света какое кино. Ну, и слова. Как увижу поутру эту надпись, сразу писать хочется. Что. Согласен, там не “Голливуд” написано. Вы меня ущучили. Отличное зрение. Эта штука разваливается. Полбуквы “В” отвалилось, а “У” так и вовсе целиком. Скоро вообще ни хрена не останется. Ну и что. Смысл-то ясен. Спасибо, Вайолет. Будем. Как там у вас говорят. Я сказал ему, как там у нас говорят. Йо-йо-йо, так. Мне нравится. Легко запомнить. Ну, йо-йо-йо, стало быть. А теперь за конгрессмена – за то, что нас свел. Я раньше ни одного вьетнамца не знал, вы первый. Не так уж вас много в Голливуде. Кой черт, да вас тут совсем нет. А аутентичность – это важно. Конечно, не важнее воображения. История все равно на первом месте. Универсальность истории – вот что главное. Но не ошибаться в деталях тоже полезно. Я давал сценарий на проверку “зеленому берету”, который воевал с монтаньярами. Он сам меня нашел. Свой сценарий принес. Все сценаристы. Этот писать не умеет, зато настоящий американский герой. Два раза туда летал, убил вьетконговца голыми руками. “Серебряная звезда” и “Пурпурное сердце” с дубовыми листьями. Ну и снимки он мне показывал. Меня чуть не вывернуло. Правда, кое-какие идейки появились, насчет фильма. Почти ничего не поправил. Что вы об этом думаете.
Я не сразу сообразил, что он задал мне вопрос. Я был дезориентирован, как человек, едва начавший изучать английский и силящийся понять другого иностранца, для которого он тоже неродной. Замечательно, сказал я.
Вот-вот, замечательно. Но вы – другое дело. Вы написали мне на полях еще один сценарий. Вы вообще раньше хоть раз сценарий читали.
Я снова не сразу понял, что это очередной вопрос. Как и у Вайолет, у него были проблемы с общепринятой пунктуацией. Нет…
Так я и думал. И с чего вы тогда взяли…
Но у вас же ошибки в деталях.
У меня ошибки в деталях. Слышите, Вайолет. Я изучал вашу страну, дорогой мой. Я читал Йозефа Баттингера и Фрэнсис Фицджеральд. А вы читали Йозефа Баттингера и Фрэнсис Фицджеральд. Он историк, главный специалист по вашему маленькому кусочку мира. А она лауреат Пулитцеровской премии. Разобрала по косточкам всю вашу психологию. Думаю, я кое-что знаю про ваш народ.
Его агрессивность взвинтила меня, а поскольку я не привык к такому состоянию, то взвинтился еще больше. Пожалуй, только этим и можно объяснить мое дальнейшее поведение. У вас даже крики неправильные, сказал я.
Прошу прощения.
Я ждал чего-то более информативного, пока не понял, что он перебил меня вопросом. Смотрите, сказал я; мой шпагат начал понемногу разматываться. Если не ошибаюсь, на страницах 26, 42, 58, 77, 91, 103 и 118 – практически везде, где кто-нибудь из моих земляков подает голос, он или она кричат. Не говорят, а только кричат. Так хотя бы крики можно было передать правильно?
Крики – универсальная вещь. Вы согласны, Вайолет.
Конечно, сказала она со своего места поблизости от меня. Нет, сказал я, крики не универсальны. Если я возьму вот этот телефонный шнур, обмотаю его вокруг вашего горла и затяну так, что у вас вылезут глаза и почернеет язык, крики Вайолет будут совсем не похожи на тот крик, который будете пытаться издать вы. В данном случае мужчина и женщина испытывают ужас совершенно разного типа. Мужчина знает, что умирает. Женщина боится, что скоро умрет. Они находятся в разном положении, и это кардинально влияет на тембр их голоса. Послушайте их внимательно, и вы поймете, что боль хоть и универсальна, однако наряду с этим абсолютно индивидуальна. Мы не знаем, похожа ли наша боль на чужую, пока не обсудим это. А то, как мы говорим и думаем, зависит от наших личных и культурных особенностей. К примеру, если в этой стране кто-то убегает, спасая свою жизнь, он захочет вызвать полицию. Это разумная реакция на угрозу боли. Однако в моей стране полицию никто вызывать не станет, поскольку боль зачастую причиняет именно она. Вы согласны, Вайолет?
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
